Эпоха Корнея Чуковского

— Вам бы попробовать написать балладу, — говорит Корней Иванович словно мимоходом. Мне казался чуждым «лад баллад», меня влекла ритмика Маяковского, я знала, что к нему с восхищением относится и Чуковский. Почему же я должна писать балладу? Но случилось так, что через некоторое время я побывала в Белоруссии, на пограничной заставе; вернувшись домой, обдумывая увиденное, я, неожиданно для себя, начала писать именно балладу. Может быть, ее ритм подсказала мне сама обстановка лесной заставы. Но первым подсказчиком был, конечно, Корней Иванович. Нелегко далась мне баллада, то и дело хотелось нарушить метр, «растрепать» некоторые строки, но я твердила себе: «Строже, строже!» Наградой для меня была похвала Чуковского. Вот что в статье «Урожайный год» («Вечерняя Москва») он написал: «Мне казалось, что она не сможет овладеть лаконичным, мускулистым и крылатым словом, необходимым для балладной героики. И с радостным удивлением услышал на днях в Московском доме пионеров ее балладу „Лесная застава“».

Лесная застава… приземистый дом.
Высокие сосны за темным окном…
В тот дом ненадолго спускаются сны,
В том доме винтовки стоят у стены.
Здесь рядом граница, чужая земля,
Здесь рядом не наши леса и поля.

«Строгий, художественный, хорошо построенный стих, вполне соответствующий большому сюжету. Кое-где еще замечаются срывы (которые автор легко устранит), но в основном — это победа…»

Поставив суровый диагноз моим ранним стихам: «не хватает лиричности», Корней Иванович сам подсказал мне поэтические средства, которые помогли мне набрать дыхания. Но меня не оставляла мысль, что все-таки эта не главный мой путь, мне надо стремиться к большему лиризму в веселых, органичных для меня стихах.

Спасибо Корнею Ивановичу и за то, что он с искренним вниманием относился к моим ранним рифмам, среди которых в самом деле были «чудовищные». В одной из своих первых книжек для детей «пионеры» я умудрилась зарифмовать:

Мальчик у липы стоит,
Плачет и всхлипывает.

Мне говорили: какая же это рифма «стоит» и «всхлипывает». Но я убежденно доказывала, что надо читать так. Доказывала, несмотря на то что на эти строчки появилась пародия:

Поезд трогается,
У начальника станции творог продается.

Чуковского насмешило мое «всхлипывает», но тяготение к игровой, сложной рифме, стремление играть словом, он поощрял. И когда мне что-то удавалось, он радовался находке, несколько раз повторял сложную или каламбурную рифму, но считал, что рифма в детском стихе обязательно должна быть точной, не любил ассонансов. Я никак не могла с ним согласиться, мне казалось, что «вольные» ассонансовые рифмы тоже вполне уместны в поэтике для детей. Мнение Корнея Ивановича я оспаривать не решалась, но мне нужны были убедительные доводы в защиту «вольной» рифмы, не хотела я, не могла отступать от своего понимания возможностей детского стиха. И нашла для себя эти доводы — хотя писала и сейчас пишу интуитивно. Вот они: взрослый человек, слушая стихи, мысленно видит, как написано слово, для него оно не только слышимо, но и зримо, а маленькие читать не умеют, для них не обязательна только рифма «для глаза». Но «вольная рифма» никак не может быть произвольной; отклонение от точной рифмы должно возмещаться полнотой звучания рифмующихся строк. Звуковая рифмовка влекла меня и тем, что она дает простор для новых смелых сочетаний. Как заманчиво открывать их! За подтверждением своих доводов я обратилось к народной поэзии, мое увлечение ею тогда началось. Любопытно, что через много лет, в 1971 году, В. А. Разова, работая над докторской диссертацией «Фольклорные истоки советской поэзии», написала мне: «Я задаю себе вопросы, на которые ответить сможете только вы … дело в том, что многие ваши стихи зафиксированы фольклористами в собраниях народных песенок, поговорок… Откуда у вас это чувство народного, лугового, крестьянского? Может, это вошло в сознание вместе с песнями и сказками какой-нибудь няни? А может быть, в более зрелые годы это стало результатом кропотливых изысканий, знакомства с фольклорными сборниками?»

Да, была у меня няня, Наталия Борисовна, рассказывала мне сказки, но на вопрос о няне я отвечать не стала, чтобы, не дай бог, не вызвать ассоциации с Ариной Родионовной и тем самым не поставить себя в смешное положение. Корней Иванович Чуковский — вот кто заразил меня своей любовью к устному народному творчеству. Так восхищенно и убежденно говорил он о мудрости и красоте народной поэтической речи, что я не могла не проникнуться его верой: вне этой плодородной почвы не может развиваться советская детская поэзия. И как же я обрадовалась, когда впервые нашла такую поговорку:

Залетела ворона
В высокие хоромы.