Эпоха мертвых. Москва

– А кто сказал, что взорвали гексогеном? – возмутился я. – Вот люди, блин, плетут что хотят… Взрывали селитрой, гексоген, может быть, в качестве промежуточного детонатора использовали. У них с селитрой одно общее – и то, и другое порошок. Только ты найди такую кучу гексогена сначала, я его сам в глаза-то не видел никогда. Он в морские мины идет и в бэ-че ракет.

Мишка сощурился:

– Погодь, врут, что ли?

– Нет. Добросовестно заблуждаются, так сказать. Журналист не тот, кто знает и говорит, а тот, кто может говорить о том, чего не знает. Они же сами рассказывали, чехи пленные, как где-то смешивали взрывчатку и насыпали в мешки. Значит, это аммиачная селитра была, в виде аммонита, динамола или аммонала.

– А как она? – заинтересовался Шмель.

– Вот она по бризантности действительно слабее. А по фугасности сильнее. Ее все больше гражданские используют, в земляных работах и так далее. Если дом разрушить, так то, что надо.

– Ты словами то не понтуйся тут… бризантность… фугасность… – заявил Шмель. – Скажи толком.

– Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует, – бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. – Я изобразил руками что-то разлетающееся. – А фугасность – это сколько газов образуется при взрыве. Если, скажем, землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и все, в двух словах.

– Ишь ты… Как выучите чего… – вздохнул Шмель. – Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.

Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у нее было серьезным и сосредоточенным.

– Обед скоро будет? – спросила она.

Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:

– Через час примерно. А ты уже есть хочешь?

Маша стояла неподалеку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.

– Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя, – ответила Лика и спросила: – А час – это долго?

– Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдет. Договорились?

Она с серьезным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирожденный политик, Бриан, который голова.

Александр Бурко

30 марта, пятница, день

– Александр Владимирович! Вы зачем так поступаете? Как вы смеете?

Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решетчатой двери, отделявшей его от собеседника. Решетка была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной – все же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки с цементными швами между ними, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.

В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в черной форме, какую теперь носили подчиненные Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлек его внимание, он поднял голову, но, убедившись, что ничего внештатного не происходит, снова уткнулся в книгу.

– А что вас так удивляет, Петр Витальевич? – вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. – Чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?

Бурко стоял напротив решетчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.

– Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! – выкрикнул человек за решеткой. – В конце концов я ваш партнер!

– Вот только о партнерстве не надо! – даже засмеялся Бурко, в притворно-защитном жесте подняв ладони перед собой. – Как вы стали моим, с позволения сказать, партнером, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое… А почему вы решили искать спасения здесь?

Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Витальевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Петр Витальевич принадлежал к тому типу государственных людей, которые считали все в стране своей собственностью. Когда он вдруг «входил в долю» в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Иначе для чего тогда все эти компании нужны и для чего тогда он занимает свое кресло в своем кабинете? И сейчас элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряженная работа мысли, затем мысль явно зашла в тупик и в результате вылилась в очередную вспышку праведного гнева.

– Да как вы вообще смеете? – крикнул Братский.

Короткое эхо быстро стихло в коридоре, а сам узник даже попытался потрясти толстые стальные прутья решетки.