Эпоха Михаила Федоровича Романова

Около трех часов показались русские полки. По словам одного поляка-очевидца, это было «красивое и вместе трогательное зрелище». Русские шли унылые, тихо, без военной музыки, без боя в барабаны и бубны, со свернутыми знаменами и потушенными фитилями. Впереди ехали седовласые и седобородые старцы воеводы Шеин, князь Прозоровский, Измайлов; больного князя Белосельского везли в санях. Воеводы остановились, сошли с коней и пропустили мимо себя сотни боярских детей; к ногам короля положили девять их знамен. За ними следовал рейтарский полк Карла Деэберта; но он уже потерял своих коней и шел пеший; его 15 знамен корнеты или прапорщики также положили к ногам короля. Спустя несколько минут король позволил поднять их и нести при своих частях. Шеин с товарищами приблизились к королю и поклонились ему до земли. Тут литовский гетман Радивил, возвыся голос, сказал им небольшую речь, смысл которой заключался в том, что они должны молить Бога за короля, милосердию которого обязаны своим спасением от конечной погибели. Воеводы отвечали благодарностию и снова били челом до земли. Потом, поклонившись в третий раз, сели на коней и продолжали путь. Следовавший за ними полковник Карл Деэберт, французский дворянин, не ограничиваясь низким поклоном, поцеловал у короля руку. Потом шел отряд полковника Фукса с шестью знаменами, которые также были положены на землю; за болезнию самого полковника, обряд поклонов и целования руки исполнили его оберст-лейтенант и майор. Далее шел остаток полка Тобиаша-Унзина (перед тем умершего) с восемью знаменами, имея во главе подполковника или оберст-лейтенанта. Потом опять отряд боярских детей собственного Шеинова полка с восемью знаменами; потеряв всех лошадей, они шли пешие, вооруженные самопалами и бандолетами. Далее шли донцы, также пешие, за ними стрельцы. Потом следовали полковники из немцев, фламандцев и шотландцев, именно Матисон, Фандам, Валентин Росформ, Яков Карл, Вильям Кит, каждый с восемью ротными знаменами. Пока знамена лежали на земле, всякий из них, низко поклонившись королю, целовал его руку. Шотландец Кит прежде состоял в королевской службе; Владислав напомнил ему о том и прибавил, что если бы он был постояннее, то находился бы теперь не между побежденными, а среди победителей. Отряд Сандерсона также положил на землю свои 8 знамен; он вез с собою тело убитого полковника. Последним из иноземных полковников шел самый старший из них Лесли с остатком своих двух полков, одного немецкого, другого русского. Гордый шотландец, положив свои 16 знамен так же, как и другие, смиренно исполнил обряд поклонов и целования королевской руки. В хвосте войска шли две конные сотни, одна детей боярских, под начальством Ляпунова, а другая казацкая. Всего в русском войске оставалось не более 700 конников. За войском следовала жалкая толпа оборванных, изнуренных нестроевых людей, а также женщин и детей; причем, по недостатку лошадей, даже матери благородного звания несли на руках своих младенцев, испуская тяжелые вздохи и обливаясь слезами, по замечанию одного современника поляка.

Отошедши немного, русская рать остановилась на ночлег и только на следующий день, 20 февраля, собственно, двинулась в путь в сопровождении польского конвоя, который состоял из рейтарских и казацких хоругвей в числе 5000 человек, под общим начальством пана Мочарского. По условиям, русское войско должно было миновать Дорогобуж, Вязьму и Можайск и идти прямо в Москву. Дошедши до места расположения гетмана коронного Казановского, за Дорогобужем, конвою предписано соединиться с гетманом, а далее до столицы должны были провожать другие хоругви.

Того же 20 февраля король со своею свитою слушал в палатке торжественное молебствие и вместе с братом Казимиром весело подпевал Те Deum laudamus. В лагере и в городе это торжество сопровождалось пальбою из пушек. После молебствия канцлер коронный епископ хельмский Яков Жадик от имени короля благодарил вождей и войско и одушевлял их к дальнейшим подвигам. Ему отвечал пространною речью гетман Радивил; он исчислял доблести и заслуги короля и от имени войска обещал до конца оставаться твердыми в предстоящих трудах.

На следующий день Владислав, окруженный сенаторами, полковниками и многочисленною военною свитою, осматривал русские острожки и шанцы. Тут вновь удивлялись они искусству, с которым были выведены земляные укрепления по западно-европейским образцам, и, смотря на обилие боевых снарядов и всякого оружия, представляли себе всю трудность одолеть подобные укрепления, если бы пришлось брать их штурмом. Большой московский наряд поражал их своими размерами; особенно великолепною показалась им пушка Единорог. Добыча, найденная в русских лагерях, была так огромна, что сами поляки определяли ее стоимость в миллион талеров, из которых на долю одной артиллерии причиталось 300 000.