Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

В том же году, на блестящем московском приеме, когда шампанское лилось рекой, Сталин увековечил перестройку душ как отличительную черту тоталитарного импульса. Это была встреча с писателями, устроенная послушным Максимом Горьким в просторном особняке, подаренном Сталиным знаменитому писателю по его возвращении в Россию из добровольного итальянского изгнания. Когда Сталин взял слово для тоста, в комнате стихло.

Ничего ваши танки не будут стоить, если души у них будут гнилыми. Нет, производство душ важнее вашего производства танков! <…> Человек перерабатывается в самой жизни. Но и вы помогите переделке его души. Это важное производство – души людей. И вы – инженеры человеческих душ. Вот почему выпьем за писателей![903]

Писатели, собравшиеся тем вечером вокруг Сталина, подняли бокалы под его тост, – возможно, их подтолкнули воспоминания о менее сговорчивых коллегах, уже сосланных или казненных, в том числе о пытках и казнях художников и писателей в 1929 году на Соловках, в часовне с подходящим названием Часовня Усекновения главы Иоанна Предтечи[904].

К 1933 году термин «тоталитаризм» начал получать все более широкое хождение в Германии. Им стал пользоваться министр пропаганды Йозеф Геббельс, а немецкие интеллектуалы объявили о «повороте к тоталитаризму». Нацизм также существенно изменил эту доктрину, утверждая прежде всего «движение», а не «государство» в качестве духовного ядра немецкого тоталитаризма, – связь, в первые годы канцлерства Гитлера нашедшая выражение в популярном лозунге национал-социализма «движение повелевает государством»[905].

Тот факт, что тоталитаризм был новым видом власти, с самого начала осложнял его анализ, пока его русский и немецкий варианты подминали под себя эти два общества, бросая вызов основам западной цивилизации. Хотя эти тоталитарные режимы начали укореняться еще за несколько лет до Второй мировой войны – сначала в России в 1929 году с приходом к власти Сталина, а затем в Германии в 1933 году с назначением Гитлера канцлером, – они избегали систематического изучения до самого конца войны. Анализ частично затруднялся покровом тайны и постоянным движением, в котором находились эти системы: секретные планы, приводимые в исполнение тайной полицией, молчаливые соучастники и скрытые злодеяния, беспрестанные изменения в том, кто или что вошло в фавор или попало в немилость, преднамеренное скручивание фактов в антифакты, сопровождаемое постоянным потоком пропаганды, дезинформации, эвфемизмов и лицемерия. Авторитарный лидер, или «эгократ», если использовать термин французского философа Клода Лефора, заменяет собой верховенство закона и «здравый» смысл, становясь капризным судьей в том, что является справедливым или несправедливым, истинным или ложным в каждый отдельный момент[906].

Западная публика, особенно американская, была искренне не способна понять всю чудовищность происходящего. Оно буквально не укладывалось в голове. Этот интеллектуальный паралич увековечен на страницах культурной иконы той эпохи, журнала Look. В номере от 15 августа 1939 года вышла передовая статья «Что происходит в России?», написанная бывшим руководителем московского бюро газеты New York Times и лауреатом Пулитцеровской премии Уолтером Дюранти[907]. Статья появилась спустя всего несколько месяцев после окончания Большого террора, когда, в 1937–1938 годах Сталин приказал уничтожить целые слои советского населения, от поэтов до дипломатов, от генералов до верных политических сторонников. По словам историка советской России Роберта Конквеста, этот двухлетний период ознаменовался семью миллионами арестов, миллионом казней, двумя миллионами погибших в трудовых лагерях, миллионом попавших в заключение и еще семью миллионами находившихся в лагерях на конец 1938 года[908].