Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

Все это возвращает нас к Джорджу Оруэллу, но, возможно, не так, как вы могли подумать. В гневной рецензии 1946 года на бестселлер Джеймса Бёрнема «Революция менеджеров» Оруэлл нападает на Бёрнема за его трусливую привязанность к власти. Тезис книги Бёрнема 1940 года состоял в том, что капитализм, демократия и социализм не выживут во Второй мировой войне. На смену всему этому придет новое плановое централизованное общество по образцу тоталитаризма. Новый «управленческий» класс, состоящий из директоров, техников, бюрократов и военных, сконцентрирует всю власть и привилегии в своих руках – аристократия таланта, возвышающаяся над полурабским обществом. На протяжении всей книги Бёрнем настаивал на «неизбежности» этого будущего и превозносил «очевидные» управленческие способности, характерные для политического руководства Германии и России. В 1940 году Бёрнем предсказывал победу Германии и «управляемое» общество, которое за ней последует. Позже, когда война еще бушевала и Красная Армия добилась ключевых успехов, Бёрнем написал к переизданиям книги серию дополнительных материалов, в которых с той же уверенностью утверждал, что доминировать в мире будет Россия.

Отвращение Оруэлла ощутимо в каждой строке:

Видно, что каждый раз Бёрнем предсказывает продолжение того, что уже происходит. Метод этот – не просто плохая привычка, вроде неточности или преувеличения, которую можно исправить, подумав. Это серьезная психическая болезнь, и корни ее – отчасти в трусости, а отчасти в преклонении перед силой, что не вполне отличимо от трусости.

«Разительные» противоречия Бёрнема выдают его собственное увлечение властью и полную неспособность различить творческий принцип в истории человечества. В каждом случае, гремел Оруэлл, «он повиновался одному и тому же инстинкту: благоговеть перед сегодняшним победителем и принимать сегодняшнюю тенденцию за необратимую»[1321].

Оруэлл бранил Бёрнема за полное отсутствие «морального усилия» с его стороны, проявившееся в глубокой утрате ориентиров. В этих условиях «буквально все может стать добром или злом, как пожелает того господствующий в данное время класс». Потеря ориентиров Бёрнемом позволила ему «очароваться нацизмом и поверить, будто на его основе может вырасти и, вероятно, вырастет прочный социальный порядок»[1322].

Трусость Бёрнема должна послужить предостережением. Мы живем в тот момент, когда надзорный капитализм и его инструментарная власть выглядят непобедимыми. Смелость Оруэлла требует, чтобы мы отказались уступать будущее незаконной власти. Он требует разрушить чары восторга, беспомощности, безразличия и онемения. Мы ответим на его призыв, когда превратим себя в силу трения, отвергнув плавные потоки принудительного слияния. Смелость Оруэлла заставляет нас подняться против безжалостных волн изъятия, унижающих весь человеческий опыт. Сопротивление, смелость и ориентиры – вот те ресурсы, которые нам необходимы, чтобы начать совместную работу над синтетическими декларациями, которые утвердят цифровое будущее как нечто человеческое, потребуют, чтобы цифровой капитализм действовал как инклюзивная сила, привязанная к людям, которым он должен служить, и отстоят общественное разделение знания как источник подлинного демократического обновления.

Арендт, как и Оруэлл, утверждает возможность новых начал, которые не следуют слепо по заготовленному властью пути. Она напоминает нам, что каждое начало, если смотреть на него с точки зрения той структуры, которую оно прерывает, является чудом. Способность совершать такие чудеса – нечто абсолютно человеческое, утверждает она, поскольку она является источником любой свободы:

Что в эпохи окаменения и предопределенного рока обычно остается нетронутым, так это способность свободы как таковая, сама по себе способность начинать, которая оживляет и вдохновляет всякую человеческую деятельность, тайно стоит за созданием всех великих и прекрасных вещей[1323].

Десятилетия экономической несправедливости и огромных концентраций богатства, которые мы называем «позолоченным веком», сумели научить людей тому, как они не хотят жить. Это знание позволило им положить конец «позолоченному веку», взяв на вооружение прогрессивное законодательство и Новый курс. Даже сейчас, когда мы вспоминаем «баронов», повелевавших в конце XIX века, мы называем их баронами-разбойниками.