Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

Я оперирую общественным мнением. Я даже не верю, что от изменений в законодательстве будет какой-то прок, пока не изменилось общественное мнение <…> прежде всего надо менять мнение…[1315]

Это убеждение Фридмана ориентировало его на долгосрочную игру, и он пустился в совершенно неакадемический проект неолиберального проповедничества, выдавая постоянный поток популярных статей, книг и телевизионных программ. Он всегда чувствовал важность низового опыта, от школьных учебников до массовых политических кампаний.

Критическая роль общественного мнения объясняет, почему даже самые разрушительные «эпохи» не вечны. Я вторю здесь тому, что столетие назад говорил Эдисон: что с капитализмом «все идет не так, он вышел из строя». Во времена Эдисона нестабильность угрожала подорвать все обещания индустриальной цивилизации. На смену этому, настаивал он, должен был прийти новый синтез, воссоединяющий капитализм с людьми. Слова Эдисона оказались пророческими. Капитализм выжил, в долгосрочной перспективе, не столько в силу каких-либо конкретных преимуществ, сколько благодаря своей пластичности. Он выживает и процветает, периодически обновляя свои социальные корни, находя новые способы создания нового богатства путем удовлетворения новых потребностей. Его эволюция была отмечена конвергенцией нескольких базовых принципов – частной собственности, прибыли как мотивирующей силы, роста – но с новыми формами, нормами и практиками в каждую эпоху[1316]. Именно в этом состоит урок открытия Форда и логика обновлений, следовавших одно за другим на протяжении многих веков. «Представление о том, что есть только одна возможная форма собственности на капитал и организации производства, ни в коей мере не соответствует реалиям развитого мира, – пишет Пикетти. – В будущем этот процесс будет только развиваться: необходимо придумывать все новые формы организации и собственности»[1317]. Гарвардский философ Роберто Унгер развивает эту мысль, утверждая, что развитие рыночных форм может двинуться в любом из различных правовых и институциональных направлений, «каждое из которых будет иметь драматические последствия для всех аспектов общественной жизни» и «огромное значение для будущего человечества»[1318].

Когда я разговариваю со своими детьми или аудиторией молодых людей, я стараюсь сделать так, чтобы они осознали исторически обусловленный характер «того, что нас имеет», привлекая внимание к общепринятым ценностям и ожиданиям тех времен, когда надзорный капитализм еще не начал свою кампанию психического онемения: «Прятаться внутри своей жизни – это неправильно, это ненормально, – говорю я им. – Ненормально тратить весь обеденный перерыв на разговоры о сравнительных достоинствах приложений, которые могли бы вас замаскировать и защитить от непрерывного нежелательного вторжения». Пять трекеров заблокированы. Четыре трекера заблокированы. Пятьдесят девять трекеров заблокированы, лицо размыто, голос изменен…

Я говорю им, что слово «поиск» означало дерзкое экзистенциальное путешествие, а не переход в одно касание к уже готовым ответам; что «друг» – воплощенная тайна, которую можно обрести лишь лицом к лицу и сердцем к сердцу; и то, что «узнавание» (recognition) – это проблеск чего-то родного и близкого, который мы ловим в лице любимого, а не «распознавание лиц» (facial recognition). Я говорю, что ненормально, что наши лучшие позывы, направленные на общение, эмпатию и обмен информацией, эксплуатируются в рамках драконовской сделки, когда в обмен на эти блага наши жизни подвергаются непрерывному обыску. Ненормально, когда каждое движение, эмоция, слово и желание фиксируются, подвергаются манипуляциям, а затем используются для того, чтобы тайно прогнать нас сквозь будущее время ради чужой прибыли. «Это совершенно новые вещи, – говорю я им. – Они беспрецедентны. Вы не должны принимать их как должное, потому что это не нормально».