Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

Инструментарная власть набрала силу вне человечества, но также и вне демократии. Не может быть закона, защищающего нас от беспрецедентного, и демократические общества, подобно невинному миру индейцев таино, уязвимы перед лицом беспрецедентной власти. Тем самым надзорный капитализм может рассматриваться как часть тревожного глобального дрейфа – дрейфа в сторону того, что многие политологи сегодня считают смягчением общественного мнения относительно необходимости и нерушимости самой демократии.

Многие специалисты указывают на глобальный «спад демократии» или «деконсолидацию» западных демократий, которые долгое время считались невосприимчивыми к антидемократическим угрозам[1303]. Масштабы и конкретная природа этой угрозы остаются предметом споров, но наблюдатели описывают горькую ностальгию, связанную с быстрыми социальными изменениями и страхом перед будущим, звучащую, например, в жалобах, что «дети не увидят ту жизнь, которой я жил»[1304]. Подобные чувства отчуждения и тревоги выразили многие люди по всему миру в ходе опроса, проведенного в 38 странах и опубликованного организацией Pew Research в конце 2017 года. Результаты опроса показывают, что демократический идеал больше не является священным императивом даже для граждан зрелых демократических обществ. Хотя 78 % респондентов говорят, что представительная демократия – это «благо», 49 % утверждают, что благом является и «власть экспертов», 26 % поддерживают «власть сильного лидера», а 24 % предпочитают «власть военных»[1305].

Серьезную обеспокоенность вызывает слабеющая привязанность к демократии в Соединенных Штатах и многих европейских странах[1306]. Согласно упомянутому опросу Pew, только 40 % респондентов в США поддерживают демократию и в то же время отвергают альтернативы ей. Целых 46 % считают приемлемыми как демократические, так и недемократические альтернативы, а 7 % придерживаются только недемократических вариантов. Выборка из США немного отстает от Швеции, Германии, Нидерландов, Греции и Канады по глубине приверженности демократии, но другие ключевые западные демократии, включая Италию, Великобританию, Францию и Испанию, наряду с Польшей и Венгрией, находятся на уровне или ниже медианного показателя для 38 стран, который составляет 37 % тех, кто поддерживает только демократию.

Из этого многие пришли к выводу, что рыночная демократия больше не жизнеспособна, несмотря на то что сочетание рынков и демократии хорошо послужило людям, способствовав избавлению большей части человечества от тысячелетнего невежества, бедности и боли. Одни из этих идеологов считают, что пора расстаться с рынком, другие – что именно демократия должна отправиться на свалку истории. Учитывая отталкивающую социальную деградацию и климатический хаос, вызванный почти четырьмя десятилетиями неолиберальной политики и практики, разношерстная группа видных ученых и активистов утверждает, что эпоха капитализма подошла к концу. Одни предлагают более гуманные экономические альтернативы[1307], другие ожидают затяжной спад[1308], а третьи, отвергая социальную сложность, предпочитают комбинацию элитарной власти и авторитарной политики более или менее по образцу авторитарной системы в Китае[1309].

Эти события открывают нам более глубокую истину: так же, как капитализм в сыром виде несъедобен, люди не могут жить, не ощущая возможности возвращения домой. Ханна Арендт исследовала эту территорию более шестидесяти лет назад в книге «Истоки тоталитаризма», где проследила путь от незрелой личности к тотализирующей идеологии. Именно личный опыт незначительности, ненужности, политической изоляции и одиночества разжигал пламя тоталитарного террора. Такие идеологии, заметила Арендт, выглядят «чем-то вроде последнего оплота в мире, где ни на кого и ни на что нельзя положиться»[1310]. Много лет спустя, в своем трогательном эссе 1966 года «Чему учить после Освенцима?», социальный теоретик Теодор Адорно связал успех немецкого фашизма с тем, как стремление к эффективной жизни стало слишком тяжким бременем для слишком многих людей:

Надо признать, что фашизм и весь ужас, который он вызвал, связаны с тем, что старая власть <…> устарела и была сброшена, в то время как люди психологически не были готовы к самоопределению. Они оказались не готовы к свободе, которая свалилась им в руки[1311].