Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Тынянов вводит понятие «литературной» личности. Она непосредственно связана с эволюцией поэтических и прозаических жанров. В русской литературе Тынянов видит следующую эволюцию «литературной личности». М. В. Ломоносов в своих одах рисует образ «лирического героя» – рупора оды, оратора, «витию с ораторскими жестами» [Тынянов, 1969: 124]. Державин видоизменяет этот образ, внося сатирические и описательные элементы в свои оды: «„Мурза“, – пишет Тынянов, – сменяет износившегося „витию“. Державин доказывает, что можно „важно петь и играть на гудке“» [Там же: 125]. Все это, как мы видим, достаточно условные герои. Карамзин, по-своему развивавший образ литературной личности, отчасти попытался преодолеть условность, ввести, по выражению Тынянова, «близкие предметы» и «близкие идеи», сменить «кафедру профессора» на «посох путешественника» [Там же]. Он стремится наполнить образ литературного героя большей конкретностью и бытовыми характеристиками, но все-таки в произведениях Карамзина лирический герой (часто он же и автор) – по-прежнему «герой-монологист», который в своих монологах и обращениях к читателю драпируется в античные, библейские, восточные, национальные костюмы. Постепенно он превращается в чувствительный, «сентиментальный» шаблон, который растаскивают по частям эпигоны Карамзина. Жуковский обновляет образ лирического героя чертами «мечтателя», а Батюшков разрабатывает образ «мудреца». Все эти литературные маски имел в виду и учитывал в своей эволюции Пушкин. Тынянов прослеживает, как в творчестве Пушкина литературная личность, с одной стороны, остается своеобразной маской, но, с другой стороны, избавляется от условности, шаблона, связанного с жанровой спецификой.

В этом смысле Тынянов и оценивает автобиографические элементы в «Маленьких трагедиях» Пушкина. Сюжет «Скупого рыцаря» построен на конфликтном столкновении нищего рыцаря Альбера с отцом. Барон не желает давать деньги сыну – расточителю и повесе. В финале трагедии в присутствии герцога отец бросает перчатку и вызывает сына на поединок. Сын поднимает перчатку, а отец умирает от огорчения и гнева. Тынянов считает, что материалом «Скупого рыцаря» послужила Пушкину ссора с отцом, которую он сюжетно довел до некоего художественного предела. Об этой истории Пушкин пишет в письме Жуковскому от 31 октября 1824 года:

Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал… Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monster, ce fils dénaturé <с этим чудовищем, этим выродком-сыном. – А. Г.>. Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю ему все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить… Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести… дойдет до Правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца – для меня ужасно, а на меня и суда нет [Там же: 150].

Тынянов указывает автобиографический след, но не конкретизирует его. В «Скупом рыцаре» Барон клевещет на сына герцогу, обвиняя того в покушении на его жизнь и желании обокрасть. Альбер, подобно Пушкину, голова которого закипела от ложных обвинений, бросается в комнату с криками о клевете. В Михайловском, кстати, Пушкин жил под надзором отца. Это была его официальная «правительственная» должность по отношению к ссыльному сыну-вольнодумцу, так что случись судебное разбирательство Пушкина с отцом, суд был бы на стороне последнего. Этот суд в «Скупом рыцаре» осуществляет герцог, как бы беря на себя функции правительства. Таким образом, Пушкин переосмысляет автобиографическую ситуацию и доводит заложенные в ней сюжетные завязки до необходимых кульминаций и развязок.

Вот другой фрагмент – из «Каменного гостя», который рассмотрел Тынянов. Сосланный королем Дон Гуан тайно приезжает в Мадрит, в королевскую столицу.

Лепорелло