В связи с этой сценой Тынянов цитирует ряд пушкинских писем 1825 года к П. А. Вяземскому, В. А Жуковскому, Дельвигу и Плетневу: «Они заботятся о жизни моей; благодарю – но черт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском» (Вяземскому, 13 и 15 сентября 1825 года). «Все равно умереть со скуки или с аневризма» (Жуковскому, 6 октября 1825 года). «Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные – других художеств за собой не знаю» (Плетневу, от января 1826 года). «Михайловское наводит на меня тоску и бешенство» (Вяземскому, 27 мая 1826 года), см. [Тынянов, 1969: 150].
В дополнение к комментариям Тынянова к «Каменному гостю» можно вспомнить историю несостоявшегося побега Пушкина из Михайловского, которую он многократно рассказывал в Москве разным людям, в том числе и М. П. Погодину (ее и записавшему). Узнав о смерти царя Александра I, Пушкин решил воспользоваться государственной неразберихой и тайком съездить в Петербург. Он заехал попрощаться к соседкам Осиповым-Вульф в Тригорское, как вдруг на обратном пути ему трижды перебежал дорогу заяц, что в суеверном мире Пушкина было равнозначно черной кошке. Потом Пушкин встретил монаха (тоже дурная примета, предвещавшая крах всякого начатого дела), наконец, его кучер внезапно заболел лихорадкой. Если бы Пушкин не поверил дурным приметам и не отменил бы поездку, то 13 декабря 1825 года он приехал бы в Петербург, попал бы на заседание декабристов в квартире Рылеева, вышел бы на Сенатскую площадь и был бы казнен или отправлен на каторгу.
Расстановка фигур в «Каменном госте» автобиографична. Испанскому королю соответствует русский царь Александр I. Пушкин ненавидел его и иронически называл в письмах Август Августович, примеряя на себя и другую историческую аналогию: поэт Овидий, сосланный в ссылку в Молдавию императором Октавианом Августом. Понятно, что вольнодумец и безбожник Дон Гуан соответствует поэту Пушкину, сосланному «за две строчки нерелигиозные». Отметим также иронию Дон Гуана, что король сослал его «любя». Вероятно, в придворном кругу пушкинских недоброжелателей он не раз слышал подобные толки о себе.
Примерно в том же ключе, что и Тынянов, Дурылин анализирует другой эпизод из «Каменного гостя»[273]
. Заметим в скобках, что в молодости, в 1909 году, Дурылин сочинял драматическую поэму «Дон Жуан» и читал ее друзьям, в числе которых был и Борис Пастернак. О сильнейшем впечатлении от этого авторского чтения пишет в своих «Воспоминаниях о Дурылине» Татьяна Буткевич [Буткевич: 28–29].Дурылин сопоставил письмо Пушкина к матери Натальи Николаевны Гончаровой в период своего жениховства с любовной сценой в «Каменном госте». Оказывается, Дон Гуан соблазняет Дону Анну с помощью тех же слов, которые, по мнению Пушкина, должны были убедить мать невесты в необходимости замужества Натальи Николаевны, а также в том, что Пушкин непременно составит счастье ее дочери.
Сравним, следуя за Дурылиным, оба пушкинских текста. В письме Наталье Ивановне Гончаровой от 5 апреля 1830 года Пушкин пишет (оригинал по-французски): «Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние».