Ленин особенно ехидно говорил о религии. «Всякая религиозная идея всякого боженьки, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза». Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических… гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные «идейные» костюмы идея боженьки». Все это становится еще удивительнее из-за того, что по иронии судьбы Ленина забальзамировали – а это
, кроме всего прочего, было сознательной имитацией поклонения телам святых, хранящихся в монастырях России, поскольку, как верили православные, останки праведных сохраняются дольше, чем останки обычных смертных.[403]Однако едкими словами Ленина дело не ограничивалось. Сразу после революции 1917 года и во время последовавшей за ней гражданской войны большевики начали воспринимать церкви, монастыри и духовенство как «потенциальный источник контрреволюционной деятельности». У церкви отнимали собственность, при этом нередко убивали священников, монахов и монахинь. В 1922 году патриарх Тихон письменно выразил свой протест в письме, адресованном Ленину, где говорил об убийстве тысяч священников и монахов и расстреле более ста тысяч верующих. На его протест никто не обратил внимания, самого патриарха отправили в ссылку, а десятилетие спустя он погиб.
Совершались кошмарные злодеяния. Митрополита Киевского Владимира оскопили и расстреляли, Вениамина Санкт-Петербургского погрузили в воду на морозе, так что он стал ледяным столбом, епископа Гермогена Тобольского привязали к гребному колесу парохода, так что его тело растерзали вращающиеся лопасти, а архиепископа Пермского Андроника сожгли живым.[404]
Собор Казанской Божией Матери в Санкт-Петербурге превратили в Музей истории религии и атеизма, где экспонаты, среди прочего, демонстрировали «глупость» религии. Уникальный по своей архитектуре собор Христа Спасителя был взорван, и его намеревались заменить храмом Ленина, но в конце концов на его месте сделали бассейн. Колокола храмов забирали на переплавку, а с икон снимали ценные оклады.[405]Были созданы, как мы уже видели, тысячи «ячеек», которые должны были заменить традиционные приходы, и в них устраивались дискуссии об атеизме, на которых часто выступали «новообращенные»: люди, узревшие свет и отказавшиеся от веры ради научного атеизма. «Не менее одной ячейки» необходимо было создать на каждой фабрике, в каждом государственном учреждении или в каждой школе, а в сельской местности – в каждом колхозе и на каждой машинно-тракторной станции. Как уже говорилось, Союз безбожников намеревался образовать один миллион своих ячеек в стране, хотя до этой цифры их количество так и не доросло.[406]
Молитва или трактор?
Поскольку фабрика казалась теоретикам адекватной заменой церкви как «месту общения, веры и общей цели», городские промышленные предприятия использовались как альтернатива церкви. Машины часто были фокусом собраний людей, представляя собой нечто вроде секулярного алтаря для служения «промышленности, враждебной богу».
Общая цель фабрики была призвана заслонить общую цель богослужения. Рабочие должны были заниматься не только трудом, но и общим поклонением. На заводах и в колхозах в технике видели то, что «совершает чудеса» – но демонстрировать эти чудеса призваны были люди, а не бог. На одном пропагандистском плакате красовалась надпись «Молитва или трактор?» – это было два альтернативных орудия изменения мира и улучшения благосостояния общества.Были и другие научные антирелигиозные инициативы, например исследование святой воды под микроскопом, которое показывало, что она ничем не отличается от обычной. Один экспонат Музея истории религии и атеизма показывал, что все известные нам виды животных не могли бы поместиться в Ноев ковчег.[407]
Иногда в школах детям давали задание обратить членов своей семьи в веру научного атеизма. В высших учебных заведениях студентам подробно показывали, как физика, химия, математика и биология позволяют разоблачить обман религии.В начале 1920-х Троцкий пришел к пониманию, что людям нужны театры и регулярные события, дающие выход эмоциям, так что, захватив власть, большевики стали создавать то, что можно назвать новым богослужением. Они не только резко сменили календарь с юлианского на грегорианский, но и создали новый «литургический» год со своими праздниками, такими как 18 марта, «День Парижской коммуны» (введен в 1918 году); 5 мая, «День печати» (1922); первое воскресенье июня, «Международный день кооперации» (1923); и 7 ноября, «День Великой Октябрьской социалистической революции» (1918).