Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло

Харизма и повседневная жизнь. Вирджиния Вульф

Вульф, как и Макс Вебер, понимала, что современный мир «лишен очарования» – Вебер это называл «рутинизацией харизмы» – и стремилась к тому, что он считал величайшим вызовом для сегодняшнего мира, к «возвращению харизмы в повседневную жизнь». Один выход Вебер видел в появлении харизматиков, обладающих эмоциональной силой, из среды одаренных людей (Гитлер был примером таковых – не слишком удачным), но Вульф куда более интересовала харизма в обычной жизни. По ее теории, наряду с повседневностью – со временем, проведенным как бы «в вате», – есть и «моменты бытия», секулярные священные моменты, «когда можно пережить наивысшее, моменты, преображающие и наполняющие энергией все те моменты небытия, что их окружают». Дело искусства, считала она, выискивать такие моменты, описывать их так, чтобы они врезались в память, и тем самым сохранять их.

Делая это, полагала Вульф, современная художественная проза бросает вызов современной цивилизации с ее озабоченностью материальным «за счет других ценностей». В ее книгах разные наборы ценностей вступают в соревнование, и в этом смысле она видит в современном мире аналогию миру языческому, где есть много богов – не один, – каждый из которых представляет тот или иной аспект жизни, но не всю ее, и которые заключают друг с другом перемирие лишь на время. «Главная задача современного романиста – создать такие моменты примирения, не навязывая ложную гармонию миру голых фактов».[478]

То изменение, которое заметила Вульф, состояло в том, что каждый человек стал смотреть на мир по-своему, что исчезли надежные опорные точки и общая основа для споров, исчезли общие представления и коллективный опыт – мир стал «фрагментированным, нестабильным, асимметричным». Более того, читатель также оказался в эре перемен: «Мы как читатели должны сами соединить разрозненные обломки. Нам самим нужно строить свою гармонию, нашу собственную целостность».[479] Это соответствует ее замечанию о том, что изменилось в декабре 1910 года: для нее (и, как она думала, для других также) «реальность перестала быть общей» – она стала приватной, личной, идиосинкразической, созданием субъекта.

Из этого следовало то (и Вульф, и Вебер это признавали), что в современном мире – лишенном церквей и тем более монастырей – духовный опыт следует искать только в частном пространстве близких отношений, что, поскольку общение с богом уже невозможно, общение с другими людьми, близость стали единственной его заменой. «Именно самые важные и самые высшие ценности были удалены из общественной жизни и перемещены в трансцендентальную сферу мистической жизни или в братство непосредственных личных отношений. Не случайно наши величайшие произведения искусства глубоко интимны, а не монументальны, не случайно сегодня [1917] лишь в крохотных кружках близких, в личных ситуациях, в pianissimo пульсирует то, что соответствует пророческой pneuma [духу], то, что в прежние времена было искрой, воспламенявшей огромные сообщества, сплавляло людей воедино».[480]

Важнейшее слово тут, вероятно, pianissimo, поскольку Вульф вместе с многими своими современниками считала, что Первая мировая война порождена материализмом и агрессивностью цивилизации, которой правят мужчины. Она мечтала о такой цивилизации, где больше близости, о более духовном мире, а это предполагало также переход от мужских ценностей к женским, таким как уход, забота, семейная жизнь. Вебер указал на параллели между кальвинизмом и капитализмом, такие как идея «призвания» и «миссии», которые вышли за стены монастырей и превратились в классическую викторианскую идею работы как долга, что стало секулярной формой аскетики. Он считал, что при этом утратились ощущение присутствия, авторитет и тот дух священных реликвий и «посредническая функция» священника. Мысли Вульф отчасти этому созвучны: она считала, что современная художественная проза должна вернуться к жанру «видения» после того, как в литературе XIX века начал доминировать факт (что, разумеется, также было проявлением секуляризации). Это было особенно важно для Вульф по той причине, что она интуитивно соглашалась с Вебером и видела, что наука XIX и начала ХХ века, при всех ее достижениях, не приближала людей к «наивысшему смыслу».