Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло

Кроме того, говорил он, ни опыт, ни наблюдение не позволяют сказать, что верующие когда-либо были в среднем счастливее или несчастливее, чем неверующие.[546] «Концепция бога целиком и полностью проистекает из концепции древнего восточного деспотизма… она заслуживает порицания и недостойна людей, уважающих себя… Хорошему миру нужны знания, доброта и смелость». Все великие вселенские философии (как он их называл) содержали в себе наивный гуманизм: «Великий мир, насколько мы знаем из философии природы, ни добр, ни зол и не стремится сделать нас ни счастливыми, ни несчастными. За всеми такими философиями стоит идея нашей значимости, которую прекрасно корректирует небольшая доза астрономии… Только мы сами в итоге выносим суждения о ценностях, а в мире ценностей Природа есть только часть целого. Таким образом, в этом мире мы больше Природы».[547]

Первая мировая война «имела чисто христианское происхождение». Всех участвовавших в ней политиков «превозносили как ревностных христиан». Рассел также утверждал, что ужасы коммунизма «напоминают церковь Средневековья: это фанатическая приверженность доктринам, содержащимся в Священной Книге, нежелание исследовать эти доктрины и яростное преследование тех, кто их отвергает».[548]

Но Рассел не был просто еретиком-отрицателем, указывающим на ложь религии и вред, который она приносит. «И познание, и любовь всегда можно расширить, – говорил он, – а потому, какой бы прекрасной ни была чья-то жизнь, можно представить себе жизнь лучше. Ни любовь без знания, ни знание без любви не могут создать хорошую жизнь». Любовь здесь важнее, «поскольку она заставляет разумных людей приобретать знания, чтобы понять, как сделать что-то хорошее любимым».

«Думая о хорошей жизни здесь, на земле, мы всегда должны ставить на должное место животную энергию и животный инстинкт; без этого жизнь становится прирученной и неинтересной. Цивилизация должна быть добавкой к этому, а не его заменой; святой аскет и отрешенный мудрец в этом отношении не могут стать полноценными людьми. Небольшое число таких людей может обогатить сообщество, но если бы мир состоял только из них, он бы умер от скуки». Любовь в самом полном смысле слова, говорил Рассел, «есть неразложимое сочетание двух вещей – наслаждения и доброжелательности… Наслаждение без доброжелательности может обернуться жестокостью; благожелательность без наслаждения легко становится холодной и начинает глядеть на другого сверху вниз… Наслаждение в нашем мире, каков он есть, непременно избирательно, оно не позволяет нам испытывать одинаковые чувства относительно всего человечества».

Рассел не сомневался в том, что поведение человека всегда возникает из желания, а потому думал, что этические соображения неважны, если только они не влияют на желание. «Не существует нравственных стандартов вне желаний человека». «Вся дееспособность любого этического аргумента лежит в его научной части, то есть в доказательстве того, что именно такое поведение, а не другое есть средство для достижения крайне желанного результата».[549]

У Рассела было также несколько любопытных идей «поменьше» на эту тему – например, как он считал, детям надо все объяснить про сексуальность до наступления половой зрелости, «когда это не вызывает чрезмерного интереса»; он полагал, что совесть есть «дурной» поводырь, «поскольку ее составляют туманные воспоминания о вещах, услышанных в юности, так что она по своему уму не превосходит няню или мать», и что христианская идея обращения опасна, поскольку косвенно передает мысль о внезапном обретении спасения. Тогда как «не существует быстрого пути к хорошей жизни, ни на личном, ни на общественном уровне». Вот почему, говорил он, личное спасение «не может играть роль определения хорошей жизни».[550]