Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Ведение брачных переговоров обычно поручали членам семьи с деловой хваткой и, само собой, мужского пола, в данном случае, Веру, но и все остальные Фейны пристально следили за их развитием, и письма между гостиницей на окраине Сити, где обосновался Вер, и родовым имением Фейнов в Линкольншире так и сновали туда-сюда. Бессилие же против наглого попрания женихом представляемых Вером интересов семьи лишь накаляло обоюдное раздражение сторон. Чарльза, к примеру, глубоко возмутило письмо лично от будущей невесты, в котором та бесхитростно указывала ему, что возражения его поверенных – «нонсенс», и ему следует сделать все в точности так, как требует ее брат. В другом случае он разыскал лорда Уэстморленда «весь в тряске» от «эпистолы», полученной им от будущей свояченицы Каролины, которая написала Чарльзу нечто такое, что его светлость вынужден был признать обоснованность негодования жениха и сообщить Веру, что ее письмо «не очень-то прилично». Вышедшая годом ранее замуж за сына соседского помещика Каролина успела к тому времени написать множество писем также и своему брату, убеждая Вера твердо стоять на стороне братьев и сестер в противодействии этому браку.

Для Гарриет затяжное противостояние между родительской семьей и женихом явилось крайне неприятным отрезком ее жизни. С одной стороны, она видела логику в опасениях ее семьи и, похоже, понимала, за что бьются ее родные, поскольку и лично говорила Чарльзу, что без согласия семьи замуж за него не выйдет. С другой стороны, она сочувствовала своему избраннику, в полной мере сознавая, что его просто обложили всякими финансовыми обязательствами. «Для меня невыносимой была мысль, что я – твое разорение», – писала она ему под утро после очередной бессонной ночи в слезах. В ее «подавленности» был отчасти виноват и сам Чарльз, нещадно осыпавший невесту горькими, а порою и злыми упреками по поводу непомерных требований ее семьи, не говоря уже об обвинениях в том, что она нарушила данные ему обещания, оставлявшими ее «насквозь встревоженной и сокрушенной».

Обычно недели от помолвки до обмена клятвами проходили не столь напряженно. Будущим супругам дозволялось многое из того, что считалось недопустимым на стадии ухаживаний. Миссис Калверт не только позволила суженому своей Изабеллы сэру Джеймсу Стронгу в 1810 году пообжиться с нею в их лондонском доме в преддверии свадьбы, но и разрешила дочери принять его приглашение на ужин в его собственном. «Совершенно устала от [их] любви», – признавалась она, истосковавшись по другим лицам. И Уильям Литлтон в точности так же повадился дневать и ночевать в доме Спенсеров в недели между помолвкой и свадьбой; леди Сара признавалась тогда брату Бобу, что ежедневно с нетерпением ожидает мгновения, когда послышатся его шаги по коридору и любимый голос за дверями гостиной. Большинство пар, однако, до венчания оставались связаны лишь тонкими, как ниточки, и легко рвущимися узами, на что явно намекала и бабушка Сары, выражая надежду, что все у внучки с мистером Литлтоном сложится, поскольку их брак выгоден ее собственному сыну, отцу Сары. То есть, какая бы взаимная любовь ни связывала помолвленных, до заключения брака дело никогда не доходило до тех пор, пока не будут утрясены ко всеобщему удовлетворению денежные вопросы.

В случае с Гарриет остававшийся неразрешенным вопрос о страховке вынуждал ее признать, что достижение соглашения между Чарльзом и ее собственной семьей стало маловероятным, – по крайней мере без того, чтобы Чарльз, приняв требования ее родных, не поставил на грань финансового краха их с ним собственную молодую семью. Тут она и решила, – хотя сама мысль об этом делала ее «совершенно несчастной», – что самое разумное для нее – расторгнуть помолвку. И во второй раз за пару месяцев ее преисполненное меланхолии, хотя, возможно, и недостаточно решительное письмо на этот счет полетело к Чарльзу в Лондон.