Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир

Отказавшись когда-то от ампутации, Хаус получил в результате искалеченную конечность, боли в которой не утихают. Вся жизнь Хауса организована вокруг его увечья и необходимости принимать сильные обезболивающие, что приводит к наркозависимости, особым отношениям с Реальным (например, галлюцинации) и особому положению по отношению к законам и правилам, которые Хаус так любит демонстративно нарушать. Нога с мертвой мышцей превращается в неотделившийся зловещий объект – кастрация не произошла должным образом, точнее, сам факт кастрации не был признан: нога на месте, но при этом она не функциональна. Уилсон в галлюцинации Хауса («Без причины») говорит ему: «Ты не просто определяешь себя через ногу – ты ведешь себя так, как будто твое увечье ничего для тебя не значит». Хаус не отделяет себя от ноги, работа горя не происходит, утраченный объект утрачен не всерьез, утрата его не признается. Нога стала фетишем Хауса, он проделывает над собой опасные эксперименты, чтобы вернуть то, что вернуть нельзя (хочет вживить себе в ногу частицу спинномозгового нерва пациентки, нечувствительной к боли¹³; экспериментальные лекарства для наращивания мускулов приводят к тому, что у Хауса возникают опухоли, которые он сам себе пытается вырезать дома в ванной¹⁴).

Сумерки эскулапов: как лечат счастьем

Выписавшись из психиатрической клиники, Хаус решает уйти из больницы и переключиться, по совету доктора Нолана, его психотерапевта, на хобби, чтобы контролировать боль в ноге без наркотиков; но выясняется, что только его призвание – разгадывание медицинских шарад – может по-настоящему отвлечь его от боли (связь между даром Хауса, его ногой и наркотиками нерасторжима). Хаус боится вернуться в больницу, которая символизирует для него прежний образ жизни со всеми его рисками, но доктор Нолан не задается вопросом о желании своего пациента и смысле его симптома – он просто предлагает ему перебирать один за другим воображаемые объекты (хобби), которые заставили бы симптом замолчать. Симптом Хауса для его психотерапевта – не убежище истины желания, не свидетельство расщепления субъекта, а просто физическое неудобство, препятствующее социальной адаптации пациента, мешающее ему быть счастливым и гармоничным по рецепту эгопсихологии и бихевиоральной психотерапии.

Эпизод «Багаж»¹⁵ посвящен сеансу психотерапии, которую Хаус проходит у Нолана. Нолан занимает недвусмысленную позицию «субъекта, которому положено знать»¹⁶. Он четко знает, к какой цели должен стремиться Хаус и как его туда привести, заставив его ценить благо и здравый смысл. Хаус должен научиться быть счастливым – преодолеть социальную изоляцию, признать ценность отношений и чувств. Сеанс терапии превращается в отчаянную борьбу с пациентом: Нолан много говорит, активно – и агрессивно – интерпретирует, загоняет Хауса в угол, вытряхивает из него «истинные чувства» (это называется эмпатическим методом). Он изо всех сил старается продемонстрировать Хаусу, кто тут главный. «Если вы не будете говорить о своих чувствах, то я вас просто не стану слушать», – заявляет он Хаусу, усаживаясь поглубже в кресло и с небрежным видом листая журнал.

«Давайте включим свет в вашем мозгу», – говорит Нолан, демонстрируя тем самым, что бессознательное для него – всего лишь темная комната, которую достаточно осветить лучом разума, чтобы увидеть, что в ней находится. Это представления в духе Пьера Жане: «подсознательные зоны» возникают на периферии сознания, там, куда «свет» Я не доходит; если свет Я недостаточно интенсивен, происходит «сужение поля сознания»; если синтез сознания по какой-то причине (обычно травматической) нарушен, психика подвергается диссоциации – то, что не освещено «лампочкой Я», объединяется в «подсознательные синтезы»¹⁷. Подсознание Жане, определяемое нехваткой света сознания, ничего общего не имеет с открытием Фрейда, для которого бессознательное принципиально гетерогенно сознанию – там правят лингвистические законы первичного процесса¹⁸. Пульсирующее бессознательное, стремящееся, как говорит Лакан, к «помрачению, исчезновению», едва приоткрывшись, тут же схлопывается, субъект, едва показавшись в приоткрывшейся щели, в неуловимо промелькнувшем означающем, оговорке, каламбуре, тут же исчезает, вместе с проблеском истины желания. Бессознательное, истина, субъект обнаружить себя могут только в речи, в которой выговаривается нечто помимо воли Я.

Таких щелей в течение сеанса будет немало. Ни одной из них Нолан не увидит, да ему это и неинтересно: речь пациента он рассматривает как досадную помеху, заблуждение; его задача – агрессивная педагогика, он слишком увлечен выстраиванием идеальных гештальтов, чтобы прислушаться к тому, что на самом деле говорит ему Хаус.