Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир

После всех испытаний, которым подвергла его сестра, Майкрофт (всегда бравший на себя чрезмерную ответственность и отказавшийся от собственной жизни ради заботы о неблагодарных родственниках) раздавлен своей воображаемой виной: у него тяжелая депрессия, его мучают кошмары, он уходит в запой, наносит себе телесные повреждения, пытается покончить с собой; ему грозит отставка, и т. д. Разумеется, не была обойдена вниманием и знаменитая диета (теперь осмысляемая как фэт- и бодишей-минг): Майкрофт страдает от булимии, морит себя голодом; в детстве его жестоко травили в школе, Шерлок издевался над его полнотой и т. п.

Конечно же уже упоминавшийся нами пейринг майстрад отлично вписывается в такую логику, тем более что создатели действительно подбрасывают фанатам зацепку в финале сезона. Инспектору Лестрейду суждено стать тем человеком, который спасет и полюбит Майкрофта, попутно задав взбучку всем его обидчикам, прежде всего родителям, а также Шерлоку и Джону.

Надо сказать, фанон выстраивается не на пустом месте: действительно, в «Ужасной невесте» нам показывают Шерлока как полубезумного наркомана (а Майкрофта – как многострадального старшего брата, вынужденного непрерывно следить за младшим, чтобы тот элементарно не погиб) с характерной для аддикта «бесчувственностью», неуправляемостью и недоступностью для заботы близких. Джон, у которого в какой-то момент кончается терпение, говорит Шерлоку: «Все всегда позволяли тебе делать всё, что ты хотел. Вот почему ты сейчас в таком состоянии [стал наркоманом]» («Ужасная невеста»). Если учесть, что это – сновидение самого Шерлока, т. е. его бессознательная правда о себе самом, все эти детали приобретают особый вес и значимость.

Фикрайтеры всегда были вольны реализовывать свои самые необузданные фантазии, зачастую лишь весьма условно связанные с каноном. Но в вопросе личности Майкрофта в свете событий 4-го сезона они обнаруживают редкое, пылкое и довольно-таки неплохо аргументированное единодушие.

И здесь мы наконец-то подходим к давно обещанному разговору о переносе, психоаналитическом трансфере.

Золотые изваяния 83

Фрейд открыл то, что он назвал переносом, как препятствие анализу, которое заключалось в том, что пациентка проникалась к доктору чувствами (пол на самом деле не важен). Любовь в переносе мешала свободным ассоциациям и познанию истины, к которому стремился Фрейд. Бессознательное оберегает (т. е. вытесняет) воспоминания, связанные с родителями, не дает им проявиться: пациентка влюбляется в аналитика, чтобы сохранить истину нераскрытой, не затронуть причину. Либидо, наслаждение тела, перемещается – переносится – с вытесненных психических репрезентаций (воспоминаний) на личность аналитика: в переносе, как на сцене, разыгрывается то, что скрывается в бессознательном.

Фрейд также, к своему изумлению, обнаружил, что пресловутая истина, которую он первоначально отождествлял с детской сексуальной травмой соблазнения, в большинстве случаев не более чем фантазия, вымысел. Правда, это «поражение» он сумел обернуть себе на пользу, открыв Эдипов комплекс. Бессознательная фантазия, фантазм – это то, что позволяет накинуть покров над бездной Реального, совладать с травмой, которую причиняет говорящему существу столкновение с загадкой пола и смерти, с наслаждением в теле, которое воспрещает ему Другой (закон кастрации).

Субъект, скажет Лакан, навеки разделен нехваткой, создаваемой языком. Язык вносит в аморфную «массу» Реального принцип членения, дискретности, создавая купюры, разрывы, отделяющие одно означающее от другого. Благодаря этим означающим субъект находит себе ориентиры в Реальном – выбирается, как по хлебным крошкам из темного леса. В лакановской квазиматематической формуле фантазма ромбик, разрыв отделяет перечеркнутого (кастрированного) субъекта от его наслаждения, объекта а ($ <> а). Фантазм, замаскировывающий эту нехватку, воспроизводится в повторяющихся симптомах и эмоционально заряженном переносе – трансферентной любви/ненависти.

Чтобы объяснить, что такое любовь в переносе, Лакан в своем семинаре, посвященном переносу⁸⁴, прибегает к помощи платоновского «Пира». Сильно подвыпивший красавец Алкивиад вваливается на пирушку, где только что велась беседа о том, что такое любовь, и, заприметив там Сократа, во всеуслышание обращается к нему с пылким признанием в страстной любви. Сократ, говорит Алкивиад, похож на фигурку силена из мастерских художников: с виду он нелепый и смехотворный, но если раскрыть его, внутри него оказываются изваяния (агальма) богов. Завораживающие речи Сократа подобны божественным напевам флейты Марсия.