Эпоха веры

меня приволокли на судейское место. Меня попросили изложить свое состояние, и я ответил, что я христианин. Но Председательствующий сказал: «Ты лжешь; ты цицеронец, а не христианин. Ибо где сокровище твое, там и сердце твое». Тут же я онемел, и [тогда я почувствовал] удары бича, ибо Он приказал бичевать меня….. В конце концов сторонние наблюдатели пали на колени перед Председателем и молили Его помиловать мою молодость и дать мне возможность раскаяться в своей ошибке с условием, что крайние пытки будут применены ко мне, если я еще хоть раз прочитаю книги языческих авторов… Этот опыт не был сладким или праздным сном… Я признаюсь, что мои плечи были черными и синими, и что я чувствовал синяки еще долго после того, как проснулся…Отныне я читал книги Божьи с большим усердием, чем когда-либо прежде читал книги человеческие».11

В 379 году он вернулся в Антиохию и был рукоположен в священники. В 382 году мы находим его в Риме в качестве секретаря папы Дамаса, которому он поручил сделать улучшенный латинский перевод Нового Завета. Он продолжал носить коричневое одеяние и тунику анкорита и вел аскетическую жизнь среди роскошного папского двора. Благочестивые Марцелла и Паула принимали его в своих аристократических домах в качестве духовного наставника, а его языческие критики считали, что он больше наслаждается обществом женщин, чем становится столь страстным восхвалителем безбрачия и девственности. В ответ он сатирически описал римское общество той эпохи в нестареющих выражениях:

Те женщины, которые красят щеки румянами, а глаза белладонной, чьи лица покрыты пудрой… которых никакие годы не могут убедить в том, что они стары; которые укладывают свои головы в одолженные локоны… и ведут себя перед внуками как трепетные школьницы… Вдовы язычников щеголяют шелковыми платьями, украшают себя сверкающими драгоценностями и благоухают мускусом… Другие женщины надевают мужскую одежду, коротко стригут волосы… краснеют, что они женщины, и предпочитают выглядеть как евнухи…. Некоторые незамужние женщины предотвращают зачатие с помощью снадобий, убивая человеческие существа еще до их зачатия; другие, когда обнаруживают, что у них есть ребенок в результате греха, делают аборт с помощью наркотиков….. А есть женщины, которые говорят: «Для чистого все чисто….. Почему я должна воздерживаться от пищи, которую Бог создал для моего удовольствия?»12

Он ругает римскую даму в выражениях, которые наводят на мысль о благодарном взгляде:

Ваш жилет специально разрезан…Груди твои закованы в полоски льна, грудь твоя заключена в тугой пояс… шаль твоя иногда опускается так, что обнажает твои белые плечи; и тогда она поспешно скрывает то, что нарочно открыла.13

К предвзятости моралиста Джером добавляет преувеличения литературного художника, лепящего эпоху, и адвоката, раздувающего бриф. Его сатиры напоминают сатиры Ювенала или нашего времени; приятно осознавать, что женщины всегда были столь же очаровательны, как и сейчас. Как и Ювенал, Иероним обличает беспристрастно, бесстрашно и экуменически. Он шокирован тем, что даже среди христиан встречаются наложницы, и еще более шокирован тем, что они прикрываются притворством, будто бы они упорно практикуют целомудрие. «Из какого источника эта чума «дорогих любимых сестер» проникла в церковь? Откуда взялись эти незамужние жены? Эти романтические наложницы, эти блудницы-однолюбки? Они живут в одном доме со своими друзьями-мужчинами; они занимают одну комнату, часто одну кровать; и при этом они называют нас подозрительными, если мы думаем, что что-то не так».14 Он нападает на римское духовенство, чья поддержка могла бы возвести его на папский престол. Он высмеивает завитых и надушенных церковников, которые часто посещают модное общество, и священника, охотящегося за наследством, который встает перед рассветом, чтобы навестить женщин, еще не успевших встать с постели.15 Он осуждает женитьбу священников и их сексуальные отступления и убедительно доказывает безбрачие священников; только монахи, по его мнению, являются истинными христианами, свободными от собственности, похоти и гордыни. С красноречием, которое могло бы привлечь Казанову, Иероним призывает людей отказаться от всего и следовать за Христом, просит христианских матрон посвятить своих первенцев Господу в качестве подношений, причитающихся по Закону,16 и советует своим подругам, если они не могут поступить в монастырь, по крайней мере, жить девственницами в своих домах. Он близок к тому, чтобы оценить брак как грех. «Я хвалю брак, но только за то, что он производит мне девственниц»;17 он предлагает «срубить топором девственности дерево брака».18 и превозносит безбрачного апостола Иоанна над Петром, у которого была жена.19 Самое интересное его письмо (384) — к девушке Евстохии об удовольствиях девственности. Он не против брака, но те, кто избегает его, спасаются от Содома, и болезненных беременностей, и плачущих младенцев, и домашних забот, и мук ревности. Он признает, что путь чистоты также труден и что вечная бдительность — цена девственности.