Эпоха веры

«После того как четыре причины заблуждений были изгнаны в низшие области, — пишет он в начале части II, — я хочу показать, что есть одна мудрость, которая совершенна, и что она содержится в Писании». Если греческие философы и пользовались своего рода вторичным вдохновением, то только потому, что читали книги пророков и патриархов.104 Бэкон, очевидно, принимает библейскую историю на веру и задается вопросом, почему Бог больше не позволяет людям жить 600 лет.105 Он верит в скорое пришествие Христа и конец света. Он ратует за науку, которая открывает Творца в творении и позволяет христианам обратить язычников, невосприимчивых к Писанию. Так, «человеческий разум можно склонить к принятию истины о рождении от Девы, потому что некоторые животные в состоянии девственности зачинают и рожают детей, например, грифы и обезьяны, как утверждает Амвросий в «Гексамероне». Более того, кобылы во многих регионах зачинают от одного лишь ветра, когда желают самца, как утверждает Плиний».106-неудачные случаи доверия к авторитету.

В части III Бэкон трудится над тем, чтобы научить Папу ивриту. Изучение языков необходимо для богословия, философии и науки, ведь ни один перевод не передает точного смысла Писания или языческих философов. В «Опусе минус» Бэкон рассказывает о различных переводах Библии и демонстрирует глубокое знакомство с древнееврейским и греческим текстами. Он предлагает папе назначить комитет из ученых, знающих древнееврейский, греческий и латынь, для пересмотра Вульгаты, и чтобы эта пересмотренная версия — а не «Сентенции» Петра Ломбарда — стала основным предметом изучения в теологии. Он призывает учредить университетские профессора иврита, греческого, арабского и халдейского языков. Он осуждает применение силы при обращении нехристиан и спрашивает, как Церковь может общаться с греческими, армянскими, сирийскими и халдейскими христианами, кроме как через их родные языки. В этой области Бэкон не только трудился, но и проповедовал; он был первым ученым в западном христианстве, который закончил греческую грамматику для латинского языка, и первым христианином, составившим грамматику иврита. Он утверждал, что умеет писать по-гречески и по-еврейски, а также, похоже, изучал арабский язык.107

Когда Бэкон доходит до темы математики, его страницы становятся то красноречивыми от энтузиазма, то заумными от теорем. «Рядом с языками я считаю математику необходимой». Он делает свое обычное подобострастное поклонение теологии: математика «должна помочь нам в определении положения рая и ада», способствовать нашему знанию библейской географии и священной хронологии, а также позволить Церкви исправить календарь;108 И обратите внимание, говорит он, как «первое предложение Евклида» — построение равностороннего треугольника по заданной линии — помогает нам «понять, что если признать личность Бога-Отца, то получится Троица, состоящая из равных лиц».109 От этой возвышенности он переходит к замечательному предвосхищению современной математической физики, настаивая на том, что хотя наука должна использовать эксперимент в качестве своего метода, она не становится полностью научной, пока не сможет свести свои выводы к математической форме. Все недуховные явления являются продуктом материи и силы; все силы действуют равномерно и регулярно и, следовательно, могут быть выражены линиями и фигурами; «необходимо проверять материю демонстрациями, изложенными в геометрических линиях»; в конечном итоге все естественные науки — это математика.110

Но хотя математика — это результат, эксперимент должен быть средством и проверкой науки. В то время как философы-схоласты от Абеляра до Фомы уповали на логику, а Аристотеля сделали чуть ли не членом Троицы, воистину святым призраком, Бэкон формулирует научную революцию в терминах математики и эксперимента. Самые строгие выводы логики оставляют нас в неведении, пока не подтвердятся опытом; только ожог по-настоящему убеждает нас в том, что огонь жжет. «Тот, кто хочет радоваться, не сомневаясь в истинах, лежащих в основе явлений, должен знать, как посвятить себя эксперименту».111 Временами кажется, что он думает об эксперименте не как о методе исследования, а как об окончательном способе доказательства путем проверки идей, полученных на основе опыта или рассуждений, путем конструирования на их основе вещей, имеющих практическую пользу.112 Более четко, чем Фрэнсис Бэкон, он осознает и заявляет, что в естественных науках эксперимент является единственным доказательством. Он не делает вид, что эта идея нова; Аристотель, Геро, Гален, Птолемей, мусульмане, Аделард, Петрус Хиспанус, Роберт Гроссетесте, Альбертус Магнус и другие проводили или восхваляли эксперименты. Роджер Бэкон сделал неявное явным и прочно водрузил флаг науки на завоеванную землю.