Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Эта легальная святость не зависит от какого-либо социального контракта, который раз и навсегда закрепил бы правило, что невиновный должен быть неприкасаем; подобно всем юридическим нормам, оно было основано на опыте. Сильная удача, целая и без изъянов, – вот что усиливает человека и делает его неуязвимым, но, с другой стороны, святость несет в себе и обязательства; удача уменьшается от малейшего позорного поступка, и не важно, возникло ли повреждение удачи под влиянием внешних или внутренних факторов. Святого человека и святое место вдохновляет один и тот же дух. Когда мы видим, как убежище окутывает собой беглеца, в то время как его преследователи стоят рядом в растерянности, поскольку не видят его или ждут момента, когда он покинет свое укрытие, мы с восхищением думаем о той силе, которая могла превратить гнев в благоговение или даже в ужас. Но в реальности у преследователей были гораздо более важные причины оставить беглеца в покое. Это – не только неприкосновенность места, но и его праведность, которая передается тому, кто входит в его фрит; удача, как и сила, права, и ее хранитель всегда обладали преимуществом перед своими противниками. Боги не случайно осторожно обращались с волком по имени Фенрир, которому они позволили вырасти очень сильным на своей священной земле – в Асгарде. Когда у волка появились странные склонности, они не решились его убить, но заключили, от греха подальше, в недрах земли. Они понимали, что в лице волка пестуют свою собственную неудачу, но его пронизывала святость места, которую нельзя было отрицать, если употребить выражение, употребляемое в суде. С другой стороны, полнота удачи является отменяющим суждением для того, кто неспособен принять благословение; если обесчещенный человек, в котором нить жизни оказалась сильно поврежденной, вторгается в святое место, он оскверняет своим прикосновением хамингью, и, если удача сильна, она его прогонит. Глум напрасно пытался сопротивляться, когда суд объявил его сына Вигфуса вне закона. «Фрейр не позволит ему остаться в этом месте по причине его великой святости», – сообщает нам сага о Глуме Убийце.

Святость – это ядро человеческой жизни, которая даруется ребенку в день его истинного, духовного рождения; когда отец признает своего незаконнорожденного ребенка законным и окончательно вводит его в состав клана, то говорят, что он его освящает. Святость присутствует и в богатстве и, согласно поэтическому использованию языка, который видит самую суть вещей и называет их согласно их истинной природе, скот и оружие просто святые. Святость – это сердце владения. Специальный ритуал, который превращал гору или лес в святое место, и подготовка земли к заселению людьми, проводившаяся с помощью огня, – все это разные виды одного и того же действия; из Хельгафелля святость непрерывно распространялась в окружающий мир. Только – чем дальше от него, тем слабее она становилась. Первое, что делал поселенец, это освящал землю для себя. Торольв, главный жрец, освятил свою землю во имя Тора, точно так же, как он поступил и со своим храмом. Годи капища в Мёри Торхадд Старый из Трандхейма утвердил на своей новой земле святость Мёри. Эту святость, которая была душой капища в Трандхейм-фьорде, он увез с собой, поместив ее в столбы, окружавшие капище в Мёри. Приехав в свой новый дом, Торхадд поместил святость в свою землю вокруг Стодварфьорда («Книга о занятии земли». Часть четвертая). Если взглянуть на этот поступок переселенца с социальной точки зрения, то это был акт простого присвоения, поскольку сущностью владения является идентичность владельца и того, чем он владеет; поэтому словом helga (освящать) одновременно называют и присвоение, и высшее освящение, когда человек наносит последний штрих на здание церкви и посвящает ее Богу. Хамингья, которая охраняет собственность и делает ее пригодной для человека, точно такая же, как и та, что течет в его жилах, поэтому кровь, пролитая на землю неизвестной рукой, падает на голову ее владельца и делает его виновным в убийстве. Бедный франк, совершивший убийство и не способный заплатить свою долю виры, брал горсть земли со своего участка и бросал ее на участок соседа, а потом перелезал через ограду и бежал. Эта горсть земли олицетворяла не только право владения, но и ответственность несчастного беглеца, точно так же, как долг и сила, содержавшиеся в оружии, доставались лучшему человеку в семье. Если убийца умирал еще до выплаты виры, то его обязательства переходили к наследнику; в норвежском законе это выражалось такой фразой: «Наследник берет секиру».