Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Это видение поэта ближе к эсхатологической истории христианства, чем к космогонии древних германцев; нет сомнений, что на него произвели огромное впечатление апокалиптические предсказания церкви. Но здесь, как и во всех других случаях, когда речь идет о творениях живых людей, такие понятия, как «заимствование» и «влияние», не только бесполезны, но и вредны. Аналитический метод и рациональный подход не способен выявить замысел автора, раскрыть образы и идеи, явившиеся неизвестно откуда; поиски истоков и параллелей в истории религии, литературе и других областях истории бесплодны, подобный подход опустошает мир живых людей и превращает его в кучу интеллектуального мусора.

Автор поэмы не был христианином, его идеи и образы, в которых нашли выражение его надежды и страхи, не несут следов христианства. Его скорбь не была рождена христианским страхом греха и возмездия, но в своей тевтонской озабоченности при виде того, что почтение к родству подрывается честолюбием и неуемной жаждой власти, он отправляется в сокровищницу древней религии. Здесь он и находит сюжет для своей поэмы, а идеалы, которые оживляют ее образы и оформляют их в драму гибели и воскресения, уходят корнями в веру отцов. Охваченный ужасом, он смотрит на переворот времен, в котором честь – главный источник добродетели, погружается в пучину забвения, а благородные души гибнут в вихре всепоглощающей ярости. Именно святость фрита придает драматическое напряжение его поэме; именно в древнем противоборстве богов и чудовищ, приведшем к катастрофе, достигает кульминации его драма. Несомненно, поэт был знаком с христианской эсхатологией, он черпал вдохновение из апокалиптических сцен Писания, чтобы воплотить собственные мысли и интерпретировать опыт своей эпохи, эпохи викингов.

II

Люди эпохи викингов были народом, для которого жизнь представлялась большим приключением. Великие короли и мелкие вожди, пересекавшие моря и сражавшиеся на чужих берегах, не были только лишь разбойниками. Далеко не все, но многие из них были дальновидными политиками, которые отправлялись за море, чтобы создать свое королевство или завладеть землями. Нельзя не отметить, что дух авантюризма, побуждавший викингов раз за разом пересекать моря и бескрайний океан, шел рука об руку в трезвым расчетом. Авантюризм был в крови викингов, именно он порождал дерзновенные помыслы и честолюбивые замыслы, но чем лучше были продуман план, тем выше был энтузиазм искателей приключений.

Жизнь крестьянина размеренна и скучна. События в ней так же предсказуемы, как времена года, сменяющие друг друга. Сыновья стремились превзойти достижения отцов, все их надежды и подвиги были продиктованы желанием сберечь честь, стяжать славу и укрепить хамингью клана. Все это побуждало молодых викингов покидать дома отцов и отправляться за море. Жизнь этих воинственных странников – и вождей и крестьян – превращалась в игру за славу и власть, в которой воин ставил на карту свою жизнь, всегда готовый рискнуть, чтобы добиться всего или ничего.

Для тевтонов жизнь подразумевала сражение; тевтон держал свое оружие острым, непрестанно оттачивая его о свою честь. И пусть не война, а труд – созидательная деятельность – определял течение жизни и обуславливал появление институций, как социальных, так и религиозных, человек подтверждал свою честь не только тем, что умело возделывал землю и проявлял щедрое гостеприимство, но и храбростью в бою. Самым верным и даже единственным доказательством доблести были подвиги, совершенные боевым оружием. Эти доблестные рыцари с презрением смотрели на тяжелый труд земледельцев и других мирных тружеников, о чем свидетельствует эпиграмма из «Песни о Харбарде»: «У Одина – ярлы, / павшие в битвах, / у Тора – рабы». Согласно древней традиции, война и пиршество были неразделимы. При дворах святых королей каждую ночь свершался обряд хождения рога по кругу. Когда же король со своим двором перемещался в другую страну, жизнь превращалась в нескончаемый круговорот битв и пиров.