Эпоха застоя. Как это было?

Г. Саралидзе: Ограничения по национальному признаку, и это дошло до 1980-х годов. Мы знаем, что в технических вузах люди определенных национальностей сталкивались с подобными проблемами. Действительно, это было. Другое дело, в каких пропорциях. Среди серьезных минусов я бы назвал очень плохой уровень обучения иностранным языкам на протяжении практически всего периода, о котором мы говорим.

Д. Куликов: Не было ни потребности, ни практики.

Г. Саралидзе: Потребность была. Например, много технической литературы выходило на иностранных языках.

Д. Куликов: И те, кто с ней работал, язык знали. Ты же говоришь о другом – о массовом изучении иностранных языков. Было низкое качество обучения. При этом в Москве и в областных центрах существовали спецшколы. Выпускники спецшкол, те, кто хотел, в общем-то, язык знали, это правда. Но широко – нет.

Г. Саралидзе: Когда мы приехали на первый курс Московского университета… ты с Донбасса, я из Грузии, мы столкнулись с тем, что ребята, которые поступили из московских школ…

А. Гаспарян: Мне сейчас очень стыдно, потому что я выпускник московской спецшколы.

Д. Куликов: Ну вот видишь. Когда я попал со своим английским из Шахтерска в группу, где было девять девочек из московской спецшколы, и я один. Заканчивалось тем, что преподаватель, когда я начинал что-то говорить, останавливала меня: «Так, Куликов, встал и пошел в лингафонный кабинет». В смысле фонетику тренировать, понимаешь? Но практика – главное! Когда у тебя нет постоянной практики, то даже если ты зазубрил все – через два года забудется.

Г. Саралидзе: Это правда. На мой взгляд, это серьезный минус. Но было ведь и ограничение на общение – на общение тех же ученых. Ограничения все-таки существовали.

А. Гаспарян: Плохому преподаванию иностранных языков есть простое объяснение. Называется оно «жизнь Владимира Ильича Ленина». Ленин гимназию и курс гимназический ненавидел люто. Об этом вспоминали все родственники и люди, близко его знавшие. Его, по-моему, при слове «гимназия» только что не тошнило. Хотя он, между прочим, лучшим учеником своего года был, оканчивал с золотой медалью. А если у вождя было такое отношение, то, соответственно, оно перекинулось абсолютно на всех.

Ленин не любил и презирал гимназическую модель, гимназическое образование, существовавшее в Российской империи. Поэтому его задача была сделать образование не таким, каким оно было тогда. Больше всего от этого пострадали иностранные языки. Почему? Потому что контра. Мы же тогда воевали с Антантой, и двадцать стран пришли нас закабалять, как тогда говорили. Зачем учить иностранный язык? Ты что, граф, князь?

Кстати, у нас в стране оказалось великое множество людей, связанных с Коминтерном, которые вполне квалифицированно могли иностранные языки преподавать. И надо сказать, что в 1930-х годах их действительно привлекли к преподаванию, в том числе в Московском университете. Ну, лучше поздно, чем никогда. Это первое. Второе. Вся наша история той эпохи была связана с резким отрицанием опыта Российской империи. Откройте книгу «Война и мир», которая переполнена пассажами на французском языке. Это ведь абсолютно не пролетарский подход! Ну, и самое главное: считалось, что наши пролетарские профессора и академики должны быть более передовыми, чем их коллеги во всем мире. Пусть те учат наш язык, а не наши будут изучать английский. И с этим мы жили примерно до 1936/1937 года. Потом постепенно Сталин стал эту ситуацию менять. Но во многом было уже поздно. Потому что два поколения (если за поколение считать десятилетку), по сути, оказались выпавшими из этой канвы. И неслучайно даже многие спецшколы, которые были на особом контроле Министерства образования, по качеству недотягивали до необходимых тогда стандартов.

Д. Куликов: Педагогическая мысль могла развиваться, но догматическая крышка не давала никакой возможности это делать.

Вопрос о реформе системы образования встал в 1980 году. И первая большая реформа была разрекламирована во всех газетах. Это был 1982 год, если я не ошибаюсь. Правда, все обсуждение свелось к спору о том, делать ли субботу выходным днем и нужно ли, чтобы учились 11 лет, а в школу шли с шести. Ответить на вопрос по содержанию образования было сложно или почти невозможно. Догмы не позволяли.

А. Гаспарян: Я оба описанных тобой сценария прочувствовал на себе: и отмену субботы как учебного дня, и одиннадцатилетку.

Д. Куликов: Я-то школу чуть раньше окончил. Шесть дней в неделю учился и десять лет, так сказать, без всяких фокусов. Но дело не в этом. У массового образования были другие побочные эффекты: мы в принципе к 1970–1980-м годам получили огромную прослойку избыточно образованного населения, а деятельности, в которой оно могло бы быть утилизировано в хорошем смысле этого слова, не было.

Г. Саралидзе: Давай лучше скажем – задействовано.