Эра беззакония

— Мы кого привыкли в пакостях винить? — продолжил генерал. — «Запад»! Те еще друзья!.. Они, конечно, рулят в развале. Но исполнители — наши, «россияне»! Смекнули, что совесть не в цене, и решили, убогие, поменять ее на деньги. Вперед, обогащайся, как можешь! На местах, в городах, поселках… Мэры-чмэры, чиновники… Гаишники, бандюки, налоговики, таможенники, ЖЭУ, РЭУ… Вани, Тани, Мани… На каждой вшивой должности подгрызают мелкими зубками общий сук! Пожарники взятки берут… Учителя!.. Врачи!.. Деньги — превыше всего. Сирот обирают, стариков. Хапнули — и счастливы!.. Правда им не нужна, и совесть — мешает. А закон без совести, точно — дышло. Орудие преступления. Дожили! Девяносто процентов населения — преступники. Бери и сажай по действующему законодательству. Только брать некому — милиция на заработках. Она из тех же процентов… Как там Егоров говорил?.. Эра беззакония! Девяносто процентов — это народ, Коля… Весело?

— Такая система, Серафим Петрович: не украдешь — не проживешь. Без денег — как? Совестью семью не накормишь. Люди загнаны в предложенные обстоятельства, — сказал Калмычков.

— Может, и загнаны… А может, и нет… Они же умные! С образованием. Глотки на митингах драли: «Даешь демократию! Долой СССР!» На выборах голосовали. И деньги рвут, заметь, не на прокорм семьи — на роскошь и излишества, которым края нет… От гнили своей, от жадности и зависти. От нее Россию в семнадцатом году продали, и в перестройку на ту же удочку попались. Поделом!.. Потеряли мы что-то главное… Не удержали… На чем жизнь стоит. Летим, теперь, в пропасть: об один выступ ударимся, об другой… А впереди — расплата. Жестокая, и одна на всех. Бедных, богатых, честных и воров. Единственное, что смогли заработать… Дальше — как? Жить как будете, Коля?

— Как-нибудь… Выкрутимся.

— Как добрый дядя скажет… — Генерал перевел дух. На лбу проступили капельки пота. Губы дрожали. — Жалко мне вас. Помру с облегчением. Вроде на боевом посту. Не бросил, не сбежал… Очень хотелось. Ничего родного в этой толпе не осталось. Как подменили людей. А мне замену не прислали… Бывает так?

— Не знаю… Какие-то у вас белоэмигрантские настроения, — сказал Калмычков. — Невозможно переделать людей. И надо ли?.. Довольны властью. Воровать не мешает, а честно работать никто особо не рвался. Деньгам все равно, как их получили.

— Деньгам — да, — согласился генерал. — А людям? Шалеют от денег, очевидного не замечают. В один день лафа кончится! Экономика только по телевизору существует. Армия и флот догнивают… Государство — пустая оболочка. Сердцевину черви выели. Долго простоит? Своими руками могилу вырыли. Пойми теперь: кто «наши», кто «не наши»…

— Ничего в политике не смыслю! — сказал Калмычков. — В вашу совесть верю, Серафим Петрович. Вы не могли выбрать худшее.

— В том и беда, Коля, что почти никто не выбирал. Судьба так сложилась! Ты тоже не выбирал, а прочно к нашей компании привязан. Или, думаешь, джипы с автоматчиками кому попало раздают? Теперь твоя очередь услуги оказывать. Если честно, самое лучшее ни в какие команды не входить. Сидеть на даче и цветочки выращивать.

— Два месяца назад это было мое кредо, — напомнил Калмычков.

— Но ты погнался сначала за деньгами, потом за властью, помнишь? Чем больше того и другого — тем меньше свободы. За все приходится платить. И цена, как правило, сильно превышает полученные удовольствия.

— Вас тоже чем-то привязали? Если не секрет… — спросил Калмычков.

— Какие теперь секреты… — ответил генерал, отдышавшись. — Было у отца два сына. Один умный, другой не очень. Какой в милицию пошел?

— Неужели умный?

— Нет, Коля, умный — пошел в другую сторону. Он не верил в писаные законы и жизнь принимал такой, как она есть. Плевал он на идеалы. Закончил «Плешку». Работал в Госплане… Понял суть системы и стал одним из крупнейших цеховиков Советского Союза. Потом финансистом. Настолько крупным, что МВД и КГБ не посмели коснуться его пальцем до сего дня.

— Его телефон я помню наизусть? — спросил Калмычков.

— Да, Родион Петрович Арапов. Папа увлекался сначала Достоевским, а потом православием. Старший и умный — Родион, а недоумок с романтическим отношением к жизни — Серафим. Я продукт советской пропаганды, верю в Добро. Всю жизнь спорил с братом… В милицию подался — Родькину неправоту доказывать.

— Все, Серафим Петрович, я у вас последние силы отнимаю. Пойду, — засобирался Калмычков.

— Посиди еще немного, Коля. Хоть помолчим… — Генерал задыхался, почти шептал. — Сына потерял, жену. Кроме брата, родных не осталось… Редко видимся, но много полезного друг для друга сделали… — Генерал прервался, отдыхая. — Тебя, чертяку, пригрел. Родьке передам… Что-то в тебе есть. Но чего-то — нету…

— Отдохните. Полежите тихо, — Калмычков поправил сбившуюся простыню.

— Не увидимся больше. На похороны не приезжай, засветишься. Наши сами на тебя выйдут… Что-то важное хотел сказать, и не могу сформулировать… — Генерал умолк. Молчал и Калмычков. Надо же, чужой человек, а ком к горлу подступает.