Эра Дракулы

Когда Женевьева поступала на работу в Холл, доктор Сьюард во время собеседования задал ей вопрос: «Вы не принадлежите к нонконформистской или англиканской церкви, тогда какой вы веры?»

«Я верю в то, что виновна», – подумала она.

Женевьева пела песни давно минувшего детства, не зная, слышит ли ее Лили. Из ушей девочки текла красная густая жидкость, похожая на воск, и она, возможно, не только ослепла, но и оглохла. И все равно звук, а может, колебания воздуха или запах дыхания успокаивали больную.

– Toujours gai[146], – пела Женевьева, голос ее дрожал, в глазах стояли горячие слезы, – toujours gai…

Горло Лили надулось, как у жабы, и отвратительная кровь алого цвета с коричневыми струйками изверглась изо рта. Дьёдонне нажала на опухоль, задержав дыхание, чтобы не чувствовать смрада гниения. Она давила неумолимо, сильно. Песни, воспоминания, молитвы клокотали в разуме, истекая с губ. Она сражалась, зная, что проиграет. Сражалась со смертью веками; теперь же великая тьма отомстила. Сколько таких вот маленьких Лили умерли прежде своего срока, возмещая длинную жизнь Женевьевы Дьёдонне?

– Лили, любовь моя, – заклинала она, – дитя мое, Лили, дорогая моя, Лили, моя Лили…

Воспаленные глаза ребенка распахнулись. Молочный зрачок тотчас сократился, реагируя на свет. Сквозь боль пробилось нечто похожее на улыбку.

– Ма-ма, – сказала она первое и последнее слово. – М-ма…

Роуз Майлетт или какой-то другой женщины, родившей ее, тут не было. Носильщик или моряк, за четыре пенса ставший отцом, скорее всего, даже не знал о дочери. Мургатройд из Вест-Энда – Дьёдонне поклялась, что найдет его и сделает ему очень больно, – предавался другим удовольствиям. Осталась только Женевьева.

Лили затряслась в припадке. Капли кровавого пота выступили на ее лице.

– М-ма…

– Мама здесь, девочка моя, – сказала Женевьева. У нее не было детей и потомства. Она обернулась еще девственницей и никого не одарила Темным Поцелуем. Но для этого ребенка вампирша стала матерью больше, чем «теплая» Рози стала настоящей родительницей-во-тьме, в отличие от заезжего мургатройда…

– Это мама, Лили. Мама тебя любит. Ты в безопасности, тебе тепло…

Она подняла девочку с кровати и крепко прижала к себе. Внутри худого тела двигались кости. Женевьева склонила хрупкую головку к своей груди.

– Вот…

Распахнув блузку, Дьёдонне ногтем большого пальца сделала тонкий надрез под соском, поморщившись, когда выступила алая капля.

– Пей, дитя мое, пей…

Кровь чистой линии Шанданьяка могла излечить Лили, могла вымыть могильную плесень Дракулы, сделать ее вновь целой…

Могла, могла, могла.

Женевьева прижала голову девочки к груди, направив рот Лили к ране. Было больно, словно сердце пронзили иглой из серебряного льда. Любить – значило испытывать боль. Губы ребенка стали ярко-алыми.

– Я люблю тебя, желтая птичка… – запела Женевьева.

Из горла больной вырвался хрип, она стала задыхаться.

– Прощай, желтая пташка. Я лучше брошу вызов морозу…

Голова девочки упала от груди Женевьевы. Ее лицо запятнала кровь.

– …на студеном ветру…

Крыло хлопнуло один раз от спазма, Женевьева потеряла равновесие.

– …чем буду…

Свет газовых фонарей голубой луной сиял сквозь тонкую мембрану изувеченной руки, на фоне которой проступала вязь не соединенных друг с другом вен.

– …в клетке златой на миру.

Лили умерла. Сердце Женевьевы заныло. Вздрогнув, она уронила спеленатый труп на кушетку и громко застонала. Спереди одежду пропитала бесполезная кровь. Влажные волосы пристали к лицу, глаза заволокли спекшиеся алые слезы. Сейчас вампирша очень хотела поверить в Бога, только чтобы проклясть его.

Неожиданно успокоившись, она встала. Вытерла глаза и зачесала назад волосы. На стойке находился ковш с водой. Женевьева вымыла лицо, глядя на чистую шероховатую поверхность деревянной рамы, где раньше висело зеркало, и, только отвернувшись от нее, поняла, что в комнате есть другие люди. Наверное, ее услышали и переполошились.

У открытой двери стоял Артур Моррисон, из-за его спины выглядывала Эмуорт. Снаружи, в зале, виднелось еще несколько фигур: люди с улицы – как «теплые», так и носферату. Вид у Моррисона был ошеломленный. Женевьева знала, что сейчас, наверное, кажется отвратительной. В гневе ее лицо менялось.

– Женевьева, мы подумали, вам следует знать, – сказал Артур. – Произошло еще одно убийство. Опять «новорожденная».

– В Датфилдс-Ярд, – крикнул кто-то, желая поделиться новостями. – Около Бернер-стрит.

– Лиззи Страйд. И обернулась-то только на прошлой неделе. Еще даже зубы не прорезались. Девчонка высокая, первый сорт.

– Горло ей перерезал, а?

– Долговязая Лиз.

– Страйд. Дочка Густафа. Элизабет.

– От уха до уха. Чик!

– Хотя она так просто не сдалась. Окатила его.

– Потрошителя спугнули, он не успел доделать свое грязное дело.

– Какой-то мужик на лошади.

– Потрошителя?

– Луис Димшутц, один из этих, социалистиков…[147]

– Джек-потрошитель.

– Ага, Луис-то мимо проезжал. Прям в тот момент, когда Джек Лиззи горло перерезал. Наверное, видел его поганое лицо. Вроде того.

– Теперь зовет себя Джеком-потрошителем. С Серебряным Ножом покончено.

– А где Друитт?