Эра Дракулы

Он не понял; Женевьева надеялась, что ему и не придется. Она не думала, что человеку будет под силу остановить прыгающее существо, когда то возобновит преследование. Старейшина стал еще одной проблемой, которые тесным кругом обступили Женевьеву и, отталкивая друг друга, требовали решений.

– Очень хорошо, – сказал Друитт и вышел. Она заметила, что его единственное приличное пальто почти протерлось на локтях, а от фалд разлетаются нитки. В Уайтчепеле хорошая одежда была сродни доспехам, отделяя джентльменов от бездны. Монтегю, подумала Женевьева, явно водил тесное знакомство с дном общества. Он был всегда вежлив с вампиршей, но что-то в его сдержанности беспокоило ее. Друитт служил школьным директором, потом неохотно взялся за юридическую карьеру, прежде чем оказаться в Тойнби-холле. Ни на одном поприще он успеха не добился, проявляя усердие лишь при сборе подписей для основания Уайтчепельского крикетного клуба. Он бегал по кварталу, рекрутировал игроков с улицы, внушая им ценности и правила игры, к которой относился с почти религиозным рвением, впрочем, эту его страсть разделяло немало соотечественников.

Лили начала кашлять чем-то красно-черным. Новая медсестра – вампирша с опытом – вытерла ребенку рот и прижала руки к ее груди, стараясь прочистить дыхательные пути.

– Миссис Эмуорт? Что это?

Та покачала головой:

– Кровная линия, мэм. Мы ничем не можем помочь больной.

Лили умирала. Одна из «теплых» сестер дала ей немного крови, но без толку. Зверь, которым девочка хотела стать, брал верх, только он был мертв. Живая ткань дюйм за дюймом превращалась в кожистую безжизненную плоть.

– Весь трюк в разуме, – сказала Эмуорт. – Чтобы стать другим существом, надо вообразить его в мельчайших подробностях. Словно картину рисуешь: нужно тщательно представить каждую самую крохотную деталь. Сама способность перевоплощаться кроется в линии Дракулы, но умение просто так не приходит.

Женевьева только радовалась, что кровная линия Шанданьяка не позволяла менять форму. Эмуорт разгладила крыло Лили, как одеяло. То больше походило на детский рисунок карандашом, различные части которого не совпадали друг с другом, – несоразмерный, неестественно изогнутый отросток. Девочка закричала, ее пронзила резкая боль. Она ослепла на улицах, солнце выжгло глаза «новорожденной». Какое-то вещество сочилось из мертвого крыла, прямо из костей ног, которые крошились и трескались под слоем мускулов. Эмуорт наложила лангеты, но это лишь отсрочивало неизбежное.

– Мы поступили бы милосердно, – сказала медсестра, – облегчив ее уход.

Вздохнув, Женевьева согласилась:

– Нам нужен собственный Серебряный Нож.

– Серебряный Нож?

– Собственный убийца, миссис Эмуорт.

– Я сегодня вечером слышала от одного из репортеров, что сумасшедший послал письмо в газеты. Хочет, чтобы его звали Джеком-потрошителем.

– Джеком-потрошителем?

– Да.

– Глупое имя. Его забудут. Он останется Серебряным Ножом – навсегда.

Эмуорт поднялась и отряхнула на коленях свой длинный фартук. Пол в комнате давно не подметали. Требовалось много усилий, чтобы держать Холл в чистоте. Это здание не предназначалось под госпиталь.

– Здесь мне делать нечего, мэм. Надо присматривать за остальными. Думаю, нам удастся спасти глаз мальчика Чилвдэйлов.

– Идите. Я останусь с ней. Кто-то должен.

– Да, мэм.

Медсестра ушла, и Женевьева заняла ее место, встав на колени у кровати. Она взяла Лили за человеческую руку и крепко ее сжала. В детских пальцах все еще теплилась сила не-мертвых, и девочка ответила. Женевьева тихо говорила с ней на языке, которого Лили, скорее всего, не понимала. Где-то в глубине разума Дьёдонне скрывался средневеково-французский образ мысли, который иногда пробивался наружу.

Следуя за настоящим родителем, за свою недолгую жизнь она научилась ухаживать за умирающими. Отец был лекарем, пытался спасти людей, которых командиры скорее похоронили бы заживо, лишь бы убрать с дороги. Сейчас в комнате стоял смрад поля боя, плоть начала гнить. Женевьева вспомнила мычание священников на латыни, но не знала, во что верила Лили, а потому не позвала пастора к смертному одру.

Из священников поблизости был Джон Джейго, а христианский крестоносец не стал бы соборовать вампира. Иногда заходил преподобный Сэмюэль Барнетт – пастор святого Иуды и основатель Тойнби-холла, неутомимый член комитетов и социальный реформатор. Он агитировал за очищение греховных трущоб «безнравственной четверти мили» и брызгал слюной от ярости, когда в проповедях речь заходила о новом обыкновении женщин раздеваться до пояса и драться друг с другом[143]. Барнетт не страдал безумными предубеждениями Джейго, но присутствия вампирши не одобрял, а когда она присоединилась к движению по учреждению благотворительных домов в Ист-Энде[144], и вовсе начал относиться к ней с откровенным подозрением. Дьёдонне не винила воинов христовых за такое недоверие. Задолго до того, как Хаксли сформулировал термин, она уже стала агностиком[145].