Эра Мориарти

Рискну показаться брюзгливым стариком, для которого раньше трава была зеленее и девушки симпатичнее, но ни при славном Георге V, ни тем более при его бабушке Виктории, такого и представить себе было невозможно. Они действительно были Королем и Королевой с больших букв, и, вспоминая годы их правления, я не могу представить себе ситуацию, подобную нынешней. Чтобы правительство тех лет одобрило акцию, настолько непопулярную в народе, что сам факт этого одобрения уже чуть ли не спровоцировал стихийное восстание?

Какая печальная ирония — неустанные усилия Георга V по объединению нации дали свои плоды лишь после его смерти и вот в такой странной форме, когда против лондонских бобби плечом к плечу встали люди и моро, докеры и аристократы, мужчины и женщины, ветераны и коммунисты, живые и мёртвые — в едином порыве, позабыв о многолетней вражде, впервые действительно считая друг друга братьями если не по крови, то хотя бы по духу! Неужели мы действительно не способны относиться друг к другу по-человечески просто так, неужели объединить нас может лишь серьёзная опасность, одинаково угрожающая всем?

Но я отвлёкся. И не случайно — трудно писать о собственных недостойных поступках, тем более о двойном предательстве. Путь к предательству долог и состоит из множества крошечных шажочков, каждый из которых по отдельности кажется сущей ерундой, не стоящей внимания пустяковиной. Что послужило первым шагом для меня? Может быть, то, что я скандировал «Но пасаран!» вместе с другими защитниками баррикады, ломая ноги механическим лошадям или (о, Боже!) вместе со всеми орал слова «Интернационала», стараясь заглушить звон колоколов Сент-Мери-ле-Боу, включённых в умиротворяющий режим? Или это случилось позже, вечером того же дня, когда во время погони за монстром по Спиталфилдским катакомбам я совершил своё первое предательство и не сделал ничего, хотя имел полную возможность уничтожить или даже пленить чудовищное порождение моего бывшего коллеги — как вы понимаете, под «коллегой» я подразумеваю отнюдь не собрата по медицинской академии. Или же всё началось намного раньше, с того непристойного облегчения, почти что радости, которые я испытал при известии о трагедии в доме Лейберов? Облегчение оттого, что где-то справились без меня, что ещё один ребёнок убит не мной. Только вот радовался я преждевременно — очень скоро выяснилось, что для совершения врачебной ошибки вовсе не обязательно наличие белого халата…

Но обо всём по порядку.

Часть 3 Дело о мертвом младенце

— Речь идёт об убийстве ребёнка, сэр! Его замуровали в стене!

Помню, после этих слов молодого констебля я перестал напряжённо делать вид, что абсолютно спокоен, и чуть было не вздохнул облегчённо — но тут же устыдился собственной реакции. Насильственные смерти детей в примыкающем к Пеклу районе Уайтчепела с некоторых пор сделались явлением чуть ли не обыденным. Во всяком случае — регулярным. Поговаривали даже о возвращении нового Потрошителя, ныне переключившегося на детей и оставляющего свои жертвы в куда более неприглядном виде, чем его предшественник. Каждый раз, узнавая из газеты о новом изуверски растерзанном теле ребёнка или женщины — всегда только ребёнка или женщины, никогда взрослого мужчины, — я испытывал острое чувство вины. Хотя и не был ни в чём виноват — тогда ещё не был, ведь Лейберов зачищал не я, и не я допустил роковую оплошность, не доведя операцию до конца. Просто я знал, кто убийца и почему он выбирает лишь женщин и детей. Со взрослым мужчиной ему не справиться. Пока ещё нет. Во многих знаниях — много печали…

Были, правда, и другие убийства, к части которых я имел непосредственное отношение. Убийства тихие, но яркие, всегда заканчивавшиеся пожаром. Жертвами тихих и ярких тоже почти всегда были именно дети, но их убивали и предавали огню вместе с родителями, а иногда и со случайными свидетелями или друзьями семьи, зашедшими в гости не вовремя. Как правило, их не замуровывали в стенах, а просто сжигали вместе с домом, как Лейберов, давая жёлтой прессе возможность вдоволь покричать о новом ужасном преступлении Поджигателя. Рутина, неприятная, но неизбежная, ведь кто-то же должен?

Иногда, правда, случались исключения, когда отец семейства осознавал всю тяжесть совершенной им ошибки и брал правосудие в свои руки, не дожидаясь неизбежного визита того, кого докеры окрестили Джоном Паяльной Лампой. Если меня что и удивляло, так это малое количество опомнившихся, пытающихся хоть как-то исправить содеянное. Так ли трудно осознать свою неправоту, когда твой незаконный ребёнок — ребёнок, зачатый вопреки долгу, в нарушение данного слова никогда и ни при каких обстоятельствах не иметь детей, — съедает зазевавшуюся горничную или, не удовлетворившись молоком, отгрызает кормилице грудь по самые плечи? Какой же зашоренностью сознания нужно обладать, чтобы продолжать видеть в подобном чудовище просто ребёнка?

Но я опять отвлёкся.