Эрагон. Книги 1-4

— Все кончено, отец. Я это сделал… Мы это сделали! Гальбаторикс мертв, на троне теперь Насуада, а мы с Сап­фирой целы и невредимы. Тебе ведь приятно узнать об этом, правда, старый лис? — Он улыбнулся и вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони. — Мало того, на острове Врёнгард мы нашли много драконьих яиц! Представля­ешь? Драконы теперь не вымрут! И мы с Сапфирой помо­жем их растить и воспитывать. О таком ты даже и мечтать не мог, верно? — Эрагон снова улыбнулся. Он отчего-то чув­ствовал себя глупым восторженным мальчишкой, но одно­временно горе утраты давило ему на душу. — Хотелось бы мне знать, что ты обо всем этом думаешь… Ты выглядишь точно так же, как и тогда, а вот мы с Сапфирой сильно из­менились. Интересно, узнал бы ты нас?

«Конечно, узнал бы, — сказала Сапфира. — Ты же его сын. — Она нежно коснулась Эрагона мордой. — И потом, лицо у тебя не так уж сильно изменилось с тех пор. Он не смог бы принять тебя за кого-то другого, хотя, конечно, за­пах у тебя стал совсем иным».

«Вот как?»

«Конечно. Теперь ты пахнешь почти как эльф… Но, так или иначе, а Бром вряд ли принял бы меня за Шрюкна или Глаэдра, это уж точно!»

«Да уж!»

Эрагон чихнул и на минутку отошел от гробницы. Бром казался таким живым внутри этого алмазного сарко­фага… Это вызывало у Эрагона дикие, невозможные меч­ты — которые он, впрочем, почти отвергал разумом, и все же чувства не позволяли ему с ними расстаться, — о том, что Умаротху и другим Элдунари, возможно, с помощью своих общих знаний и умений смогли бы сделать то, о чем он боялся даже говорить. Ведь смогли же они воплотить в жизнь то, что он только пытался сделать с помощью сво­его заклятия во дворце Гальбаторикса! И искорка отчаян­ной надежды вновь затеплилась в его сердце.

И Эрагон, обращаясь одновременно к Сапфире и Ума­ротху, сказал:

«Как только Бром умер, мы с Сапфирой сразу его по­хоронили, а потом Сапфира превратила простой песча­ник в алмаз. Это, правда, произошло только на следую­щий день, но в каменную гробницу, подальше от воздуха, мы спрятали его сразу, еще ночью. Умаротх, может быть, твоя сила и сила других Элдунари в сочетании с вашими знаниями смогли бы… смогли бы исцелить его? — Эрагон весь задрожал, как в лихорадке, и прибавил: — Я ведь тогда еще не умел исцелять такие тяжкие раны. Хотя теперь… теперь, мне кажется, я мог бы исцелить их и спасти его».

«Это было бы куда труднее, чем тебе кажется», — сказал Умаротх.

«Да, я понимаю, но уж ты-то наверняка смог бы это сделать! — воскликнул Эрагон. — Я же видел, как вы с Сап­фирой делали с помощью магии поистине удивительные вещи. Конечно же, это в твоих силах!»

«Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем исполь­зовать магию по желанию, даже своему собственному», — с упреком сказала Сапфира.

«И даже если б нам удалось оживить Брома, — сказал Умаротх, — то, скорее всего, мы не смогли бы восстановить его разум. Разум и душа — слишком сложные вещи; если мы это сделаем, он вполне может оказаться умственно не­полноценным или же совершенно перемениться как лич­ность. И что тогда? Ты бы хотел, чтобы он жил таким? А он бы этого хотел? Нет, Эрагон, лучше оставить все как есть. Ты будешь чтить его в своих мыслях и поступках, как делал это до сих пор. Я понимаю, ты хотел бы, чтобы все было иначе. Как и все мы, потерявшие того, кого любили более всего на свете. Однако таков порядок вещей. Бром живет в твоих воспоминаниях. И тебе следует с этим смириться».

«Но я…»

Договорить ему не дал самый старший из Элдунари, Валдр. Он удивил Эрагона тем, что заговорил с ним не с помощью образов и чувств, а с помощью слов древнего языка, хоть и выговаривал их с огромным трудом и на­пряжением, словно чужие. Он сказал:

«Оставь мертвых земле. Они существуют не для нас». И больше он ничего не прибавил, но Эрагон почувство­вал исходящие от него сочувствие и огромную печаль.

Тяжело вздохнув, Эрагон на мгновение закрыл глаза. А затем позволил своему сердцу отпустить на волю эту за­блудшую надежду и вновь принять тот факт, что Брома больше нет.

«Ах, — сказал он Сапфире, — я и не думал, что это будет так трудно».

«Было бы странно, если бы это было легко».

Почувствовав ее теплое дыхание у себя на макушке, он слабо улыбнулся и, собрав все свое мужество, снова посмо­трел на Брома.

— Отец, — сказал он ему. И это слово имело у него во рту какой-то странный вкус, у него никогда еще не было повода назвать так кого-то другого. Затем Эрагон перевел взгляд на те руны, которые высек на шпиле гробницы. Там было написано:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БРОМ.
Он был Всадником.
А мне он был как отец.
Пусть вечно славится его имя.

Он горько улыбнулся, понимая, как близко от истины тогда оказался. А затем заговорил на древнем языке, и ал­мазная поверхность затрепетала, задрожала, как вода, и на ней стали появляться новые руны. Когда же Эрагон умолк, на гробнице возникла новая надпись: