Эрагон. Наследие

Сапфира вновь свернулась клубком на траве и уснула. Эрагон перенес свои одеяла, спальный мешок и ту сумку, где хранилось сердце сердец Глаэдра, поближе к Сапфире, под ее крыло, и в этом теплом уголке он провел остаток ночи, думая, время от времени засыпая, просыпаясь и снова начиная думать.

Следующий день был таким же серым и мрачным, как предыдущий. Склоны гор и холмы слегка припорошило снежком, в воздухе висела холодная сырость. Все это наводило Эрагона на мысли о том, что снег наверняка вскоре пойдет снова.

Сапфира настолько устала, что даже не пошевелилась, пока солнце не поднялось над вершинами гор. Эрагон горел нетерпением, но дал ей выспаться. Куда важнее было, чтобы она пришла в себя после перелета на Врёнгард, чем выйти в путь как можно раньше.

Проснувшись, Сапфира откопала в углях тушку улитки, и Эрагон приготовил себе сытный завтрак. Он не был уверен, как это блюдо можно назвать. Ростбиф из улитки? Жаркое из улитки? Но как ни называй, а кусочки жареного мяса оказались очень вкусными и нежными, и он съел даже больше, чем нужно. Остальное с удовольствием проглотила Сапфира, и пришлось еще целый час ждать, поскольку неразумно пускаться в путь с набитым брюхом. Вскоре они все вместе направились к скале Кутхиана.

Скала Кутхиана

На этот раз путь до яблоневой рощи показался Эрагону короче, чем накануне. Однако вид у этих старых корявых деревьев был по-прежнему угрожающим, и он не спускал руки с рукояти Брисингра.

Как и в первый раз, они с Сапфирой остановились на краю той заросшей поляны. На острых выступах скалы Кутхиана сидела стая ворон, которые при виде Сапфиры с карканьем поднялись в воздух, и Эрагону это показалось недобрым предзнаменованием.

Примерно полчаса он стоял, произнося одно заклинание за другим и пытаясь определить, нет ли здесь какой-то магии, способной нанести вред ему, Сапфире или Глаэдру. Вокруг скалы Кутхиана, а также – насколько он сумел понять – и по всему острову была раскинута невидимая сеть магических чар. Некоторые таились в земле – он ощущал их под ногами, как некий поток энергии. Другие были не особенно сильны и могли показаться незначительными; порой их действие ограничивалось каким-то одним цветком или веткой дерева. Более половины чар пребывали как бы в спящем состоянии – им не хватало энергии и объекта воздействия, а может быть, они ждали определенного стечения обстоятельств. Иные заклятия пребывали в конфликте друг с другом; казалось, Всадники, или их противники, или кто-то еще, накладывали заклятия, пытаясь умерить воздействие других, ранее наложенных чар.

Чаще всего Эрагон оказывался не в силах определить ни цель наложения этих заклятий, ни их магическую природу. Теперь уже никто не знал – так как никаких свидетельств этого не осталось, – какие именно слова древнего языка были использованы для составления этих заклинаний. Остались лишь сгустки магической энергии, выпущенной на волю давным-давно умершими магами, и разобраться в том, из чего они состоят, было невероятно трудно, а может, и невозможно. Глаэдр, конечно, мог помочь ему в этом разобраться, поскольку был знаком со старинными, поистине всеобъемлющими областями магии, которая применялась на Врёнгарде, но в большей части случаев Эрагону приходилось просто догадываться. Даже если он не всегда мог определить, для чего создано то или иное заклинание, он чаще всего знал, какое воздействие оно способно оказать на него или на Сапфиру. Но все это было очень сложно, и Эрагону потребовался не один час и множество различных магических действий, чтобы хоть немного разобраться в тех чарах, что царили на острове.

Более всего он – как, впрочем, и Глаэдр – был обеспокоен тем, что некоторые чары им так и не удастся обнаружить. Выяснить, к чему ведут результаты магической деятельности неведомых магов, особенно если они всеми силами старались это скрыть, оказалось невероятно сложной задачей.

Наконец Эрагон почувствовал, что хотя бы относительно может быть уверен: ни скала Кутхиана, ни ее ближайшие окрестности не таят для них никаких особых ловушек. Только тогда они с Сапфирой решились пересечь заросшую поляну и осторожно приблизиться к подножию этой острозубой, покрытой лишайниками скалы.

Закинув голову, Эрагон посмотрел на ее вершину, показавшуюся ему вдруг невероятно далекой. Ничего особенного в этой скале они с Сапфирой пока что не заметили.

«Давай назовем свои имена, и дело с концом», – предложила дракониха.

Эрагон решил все же посоветоваться с Глаэдром, и тот поддержал Сапфиру:

«Она права. Нет причин с этим тянуть. Назови свое имя, и пусть Сапфира сделает то же самое. А потом и я».

Эрагон нервно хрустнул пальцами, потом отстегнул и снял со спины щит, вытащил Брисингр, положил его перед собой и, присев на корточки, громко и внятно сказал:

– Мое имя – Эрагон Губитель Шейдов, сын Брома.

И услышал, как Сапфира и Глаэдр мысленно произносят свои имена: