Эрагон. Наследие

Дольше всего взгляд Эрагона задержался именно на этой колонне. Над ней ярко сияли звезды – красные, синие, белые, – выглянув в прореху меж облаков; звезды сверкали, как бриллианты, и Эрагона охватило странное чувство близости к этим звездам, ощущение того, что они что-то значат для него и он должен обязательно это учесть.

Не заботясь о последствиях, он подошел к основанию этой колонны, перебравшись через очередную груду мусора, и, подняв руку как можно выше, ухватился за самый толстый стебель обвивавшего колонну плюща.

Стебель был ворсистый, толщиной, наверно, с его предплечье.

Эрагон потянул за него, но тот держался крепко, и тогда он, подпрыгнув, начал карабкаться по колонне вверх. В ней было, должно быть, сотни три футов, но он упорно полз вверх, понимая, что поступает безрассудно, но, с другой стороны, именно безрассудным он себя сейчас и чувствовал.

Примерно на середине колонны побеги плюща стали более тонкими и начали отрываться под весом Эрагона, так что ему пришлось вести себя более осторожно и хвататься только за основной стебель или самые крупные его ответвления.

Усталые руки уже почти отказывали, когда он наконец добрался до верхушки, которая была еще относительно целой и являла собой просторную квадратную площадку, на которой вполне можно было передохнуть, даже для обеих ног места хватало.

Чувствуя, что конечности у него дрожат от усталости, Эрагон сел, скрестил ноги и положил руки на колени исцарапанными ладонями вверх, чтобы прохладный воздух немного остудил их.

Под ним раскинулся разрушенный город – настоящий лабиринт, где порой гулким эхом отдавались какие-то странные вопли, а в некоторых местах, особенно возле заросших искусственных прудов, словно волшебные фонарики, мерцали огоньки на мордах лягушек-быков.

«Лягушки-удильщики, – вдруг подумал он, вспомнив слова древнего языка. – Вот как их настоящее имя: лягушки-удильщики». И понял, что прав, потому что это имя как-то сразу вошло в его душу, точно ключ в замок.

Затем он переместил свой взгляд на то скопление разноцветных звезд, из-за которого, собственно, и полез на колонну. Затаив дыхание, он сосредоточился и замер, чтобы сияние звезд казалось ровным и непрерывным. От холода, голода и усталости голова работала как-то удивительно ясно и четко; ему казалось, что он, отделившись от собственного тела, плывет над землей, чутко прислушиваясь к настороженной тишине этого города и этого острова, остро чувствуя каждый вздох ветерка, каждый звук и каждый запах.

Сидя на вершине колонны, Эрагон снова перебрал в уме множество разных имен, и, хотя ни одно из них полностью его не удовлетворяло, это отчего-то не особенно его огорчило, ибо та ясность ума, которую он ощущал, была слишком глубока, а его душевное спокойствие не могла, казалось, смутить ни одна неудача.

«Как же можно уместить все то, что ты собой представляешь, в несколько слов?» – думал он. И продолжал размышлять над этим, когда вдруг заметил некоторые перемены в звездном небе у себя над головой.

Три весьма уродливые тени мелькнули в вышине – точно клочки темного облака – и приземлились на крышу слева от Эрагона. Стали видны знакомые, похожие на филинов, силуэты. «Филины» встопорщили колючие перья и уставились на юношу сверкающими злобными глазищами, тихо переговариваясь о чем-то друг с другом. Затем два «филина» расправили крылья, казавшиеся во тьме как бы лишенными объема, однако же на краях снабженные острыми когтями, как у драконов. Пока эти двое потягивались и скребли когтями, третий «филин» не шевелился, прижимая лапами останки лягушки-быка.

Эрагон несколько минут наблюдал за грозными птицами, и они, судя по всему, тоже за ним наблюдали, потом они разом взлетели – причем совершенно бесшумно, как призраки, – и исчезли где-то на западной окраине города.

Ближе к рассвету, когда на востоке меж двух горных вершин загорелась утренняя звезда, Эрагон спросил себя: «Так чего же я, собственно, хочу?»

Странно, но до сих пор он себе этого вопроса не задавал. Да, он, как все вардены, хотел свергнуть власть Гальбаторикса. А потом? Если бы им действительно удалось победить – что дальше? С тех пор как они с Бромом и Сапфирой покинули долину Паланкар, Эрагон всегда считал, что когда-нибудь они с Сапфирой туда вернутся и будут жить вблизи его любимых гор. Однако же, обдумывая подобную перспективу, он все чаще понимал, что она уже не кажется ему столь привлекательной, как в ранней юности.