Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

С наступлением эпохи Средневековья, ростом мистицизма, распространением ересей и, как следствие, появлением лжепророков интерес представителей церкви к discretio spirituum лишь возрос. Среди авторов, касавшихся данной темы в своих сочинениях в этот период, следует особо отметить св. Бернера Клервоского, для которого способность к различению духов также являлась прежде всего личной добродетелью человека. Однако вместе с тем св. Бернар писал о ее использовании не только в личных, но и в общественных целях. В данном случае роль пророков оказывалась исключительно велика, учитывая их способность увлекать за собой других людей. А потому Бернар настаивал на изучении различных «духов», которые могут повлиять на принятие таким человеком того или иного решения: самого Господа, ангелов, дьявола и его двух приспешников — зова плоти и мирских радостей. Все эти силы, по мнению св. Бернара, по-разному воздействовали на людей, объявивших себя пророками, а потому совершенно необходимо было не только проводить в их отношении discretio spirituum, но и иметь внешнюю гарантию правильности сделанного выбора. Эта идея получила особое развитие в XIII в., с появлением института обязательной исповеди и идеи контроля за религиозной практикой прихожан со стороны исповедников и духовных отцов. Именно эти представители церкви стали первыми, кому теологи посчитали возможным доверить проведение discretio в отношении других людей. Однако, как они должны были действовать, из каких этапов эта процедура состояла, какие вопросы следовало задавать кандидату в пророки, никто из авторов XIII и даже XIV в. не знал. Даже Фома Аквинский, особо оговаривавший, что discretio чрезвычайно важно в случае выявления лжепророка, чьи предсказания являются иллюзиями, насланными демонами, не высказывался по данному вопросу[59].

Только в самом конце XIV в. в решении данной проблемы наметился существенный прорыв, и связан он оказался с работами французских теологов. Одним из них являлся Пьер д’Альи (1350–1420), выпускник, а затем канцлер Парижского университета, доктор теологии и кардинал, один из самых активных участников Констанцского собора[60]. В сочинении «De falsis prophetis» (1372–1395 гг.) он писал, что в ситуации, когда приближается конец света и появляется все больше лжепророков (divisio schismatica), процедура discretio представляется особенно важной и полезной[61]. Однако, продолжал он далее, ее применение на практике связано с большими трудностями, поскольку люди, выдающие себя за провидцев или на самом деле таковыми являющиеся, могут узнавать о будущем различными способами: посредством Божественных откровений, при помощи человеческих знаний и умений, а также от дьявола[62]. Иными словами, д’Альи полагал, что демоны могут не только вводить людей в заблуждение, но и говорить правду, пусть даже она и не является истинным откровением (revelatio divina)[63]. Подобное допущение создавало несомненные трудности при различении подлинных и ложных пророчеств, а потому французский теолог весьма скептически относился к любого рода предсказаниям и их авторам[64]. Единственной истинной средневековой визионеркой он почитал Хильдегарду Бингенскую[65], известную своим критическим отношением к лжепророкам и предвидевшую, с точки зрения автора, Великую Схизму, которую именно они и породили[66].

Признавая иллюзорность принципов discretio spirituum[67], Пьер д’Альи тем не менее отмечал, что в каждом конкретном случае причины, заставляющие того или иного человека называть себя пророком, могут быть самого разного свойства (желание быть полезным, материальная заинтересованность, одержимость демоном, и т. д.), но и о них нельзя судить с уверенностью. Ни сопоставление жизни человека с библейскими примерами, ни признание чудесного характера его действий, ни проверка чистоты его веры не в состоянии были, по мнению д’Альи, полностью убедить окружающих в том, что перед ними — истинный провидец[68]. Единственным способом понять это, с его точки зрения, оставалась оценка результатов деятельности (manifestis operibus eorum) того или иного самопровозглашенного пророка: дела, совершенные «во славу Церкви» (generali utilitati Ecclesiae), должны были считаться добрыми и богоугодными, дела, совершенные ради собственной выгоды, — плохими[69].