Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

На первый взгляд, подобное провиденциалистское понимание исторического процесса и, в частности, деяний Жанны д’Арк плохо согласовывалось с героическим дискурсом, который использовали те же самые авторы, описывая, казалось бы, те же самые события. Превознося французскую героиню как сильную и мужественную Virago, новую Пентесилею и Минерву, они вместе с тем отказывали ей в самостоятельной роли на политической сцене, видели в ней лишь орудие в руках Господа. Кажущемуся неразрешимым, данному противоречию в действительности достаточно легко находилось объяснение. Оно крылось в том, как именно французские авторы XVI–XVII вв. представляли себе взаимосвязь Провидения и личных устремлений своих героев, сопутствующей или не сопутствующей им удачи — фортуны.

Насколько можно судить, данное понятие появилось во французских исторических сочинениях уже в первой половине XV в.[1718] Так, Ангерран де Монстреле, рассуждая об успехах королевских войск после появления в их рядах Жанны д’Арк, писал, что «добрым именем Девы фортуна отвернулась от англичан»[1719]. Под «фортуной» при этом бургундский хронист подразумевал прежде всего вмешательство Свыше, ибо именно Господа благодарили французы за оказанную им таким образом помощь[1720]. На тех же позициях стоял, как представляется, и Тома Базен, полагавший, что с появлением Жанны «движение [колеса] фортуны изменилось для англичан, и французские дела улучшились»[1721]. Вместе с тем для Базена аксиомой являлся тот факт, что девушка была послана Свыше для спасения Франции, а ее пленение и смерть на костре стали результатом желания Господа наказать французов или их королей за прежние грехи[1722]. Еще более недвусмысленно высказывался Марциал Овернский, писавший, что фортуна управляется Господом[1723]. Иными словами, авторы второй половины XV в. полагали, что фортуна (судьба и личная удача) людей не может рассматриваться как самостоятельная, независимая сила, но представляет собой лишь одно из проявлений Провидения, желаний Господа, который и вершит историю согласно одному Ему известному замыслу.

В XVI в., однако, под безусловным влиянием итальянской гуманистической мысли в понимании «фортуны» французскими авторами произошли определенные изменения[1724]. Связаны они были прежде всего с трудами Никколо Макиавелли[1725], чье политическое учение опиралось на комплекс таких категорий, как «необходимость (necessità), «случай» (occasione), «судьба» (fortuna) и «добродетель» (virtu). При этом именно «необходимость», т. е. сила обстоятельств, неподвластная самому человеку, стояла в системе ценностей итальянского мыслителя на месте Божественного Провидения. Однако ключевым понятием для Макиавелли являлась «фортуна», от которой в конечном итоге зависели как случай, так и доблесть конкретного человека, ибо только судьба могла предоставить этому последнему благоприятный шанс проявить себя в политике и истории. В какой-то степени герой мог изменить свою судьбу, но отчасти им руководил слепой рок, проявляющийся в удаче или неудаче, к чему следовало быть всегда готовым[1726].

Конечно, французские авторы не стали столь преданными почитателями богини Фортуны, как их итальянские коллеги, но в XVI в. они, тем не менее, значительно больше внимания стали уделять роли человека в истории, собственным заслугам и личной удаче тех или иных героев в различных событиях[1727]. Эта тенденция коснулась не всех, и, в частности, Г. Постель в своей «Апологии Галлии» решительно отказывался принять «макиавеллиевскую» концепцию истории, ставшую столь близкой некоторым из его коллег[1728]. Для Постеля любое событие, произошедшее на земле, имело связь с небесными силами, с волей Господа, мистическое значение которой лишь и оставалось познать людям. Как истинное чудо он интерпретировал победу Жанны д’Арк над англичанами, которую, с его точки зрения, следовало понимать как Божественное откровение[1729].

Тем не менее, определенное влияние ренессансной концепции сильного героя с собственной, отчасти подвластной ему судьбой можно обнаружить во французских исторических текстах[1730]. Прежде всего это касается «Исследований Франции» Этьена Паскье, начавшего работу над главным трудом своей жизни в 60-х гг. XVI в.[1731] Появление подобного сочинения было связано прежде всего с кризисом, охватившим Францию после смерти Генриха II в 1559 г. Все основные общественные институты (церковь, королевская власть, университеты) оказались скомпрометированы и нуждались в переоценке: следовало заново исследовать историю их происхождения и посредством этого оправдать их существование[1732].