Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

Чуть больше мы знаем о Жанне-Мари ла Ферон, так называемой Деве из Манса[1667]. Она родилась в семье ремесленников в Шассе-ле-Юссон и с самого раннего детства была подвержена видениям, уверяя окружающих, что ее мучает демон[1668]. В 1459 г. дама де Лаваль, во владениях которой проживала Жанна-Мари, отправила ее к Мартину Берруйе, епископу Манса, принимавшему несколькими годами ранее активное участие в процессе по реабилитации Жанны д’Арк. Прибегнув к discretio spirituum, Берруйе удостоверился, что речь в данном случае идет о Божественном происхождении откровений[1669]. Однако уже в ноябре 1460 г. девушка вынуждена была вновь приехать в Мане: она заявляла, что демон не оставил ее в покое, и только процедура экзорцизма вернула ей на время здоровье[1670].

Влияние Жанны-Мари на окружающих было, вероятно, чрезвычайно велико[1671]. Она не выдавала себя за Жанну д’Арк, но была очень на нее похожа: оставалась девственницей, практически ничего не ела и не пила, постоянно исповедовалась и пророчествовала. Она призывала жителей Манса избегать роскоши, не богохульствовать, не носить дорогую и вызывающую одежду[1672]. Она также обращалась и к королю, предлагая ему уменьшить налоги с «простого народа», поскольку война с англичанами уже закончилась[1673]. Возможно, именно политические требования Жанны-Мари привели ее весной 1461 г. в суд архиепископа Тура, где выяснилось, что декларируемая ею девственность является обманом, а сама она — не более чем игрушка в руках епископа Манса и его окружения[1674].

«Дева» была выставлена к позорному столбу, а затем провела семь лет в церковной тюрьме на хлебе и воде[1675], после чего, по свидетельству А. Дюфура, превратилась в содержательницу публичного дома[1676].

Как полагает К. Бон, Жанна-Мари ла Ферон была последней в ряду «пророков», в той или иной степени пытавшихся изменить ход политических событий во Франции. К 60-м гг. XV в. вера в профетизм, по мнению исследовательницы, пошла в королевстве на спад, и у Людовика XI имелся уже совершенно иной взгляд на историю[1677]. Это мнение, однако, с моей точки зрения, не подтверждается фактами.

3.2. Роль пророка в истории

Как я уже отмечала выше, Людовик XI — в не меньшей степени, чем его отец — с большим вниманием относился как к уже умершим, так и к еще живущим святым и пророкам. Помимо Жана из Гента, чьей канонизации он добивался от Сикста IV, внимание короля привлек, в частности, Франциск Паолийский (1416–1507, канонизирован в 1519 г.), которого он почитал «святым человеком» и в честь которого, как вспоминал в своих «Мемуарах» Филипп де Коммин, сын и наследник Людовика, Карл VIII, основал монастырь в Плесси-дю-Парк[1678]. Вера в пророчества, особенно в те из них, что носили ярко выраженный политический характер и служили делу укрепления королевской власти, была свойственна и последующим французским королям. Как отмечает Алан Таллон, Карл VIII (1483–1498) и Франциск I (1515–1547) с большим почтением относились к проповедям и откровениям Джироламо Савонаролы и считали его истинным святым[1679].

Не менее ярко дух профетизма проявился в «королевской религии» Франции и после первой Религиозной войны (1560–1563), в правление Карла IX (1560–1574), на которого современники событий возлагали большие надежды по установлению мира в стране: в 1564 г. в честь короля его младший брат, герцог Орлеанский (будущий Генрих III), сам весьма склонный к мистицизму и вере в предсказания[1680], устроил в Фонтенбло праздник, где, в частности, обыгрывалось старое пророчество о французском монархе по имени Карл (втором Карле Великом), Божьем избраннике, который в скором времени должен будет отправиться в новый крестовый поход, станет императором всех христиан и освободит их от власти неверных[1681].

В связи с «теологическим поворотом» во французской историографии со второй половины XVI в. именно провиденциализм стал одним из основных методов исторических исследований, авторы которых (как католики, так и протестанты) отводили одно из центральных мест роли предсказаний и откровений в истории королевства и разрабатывали диалектическую концепцию исторического прогресса, согласно которой человек, вершащий историю, обязан был помнить о Боге и Его возможном вмешательстве в дела людей[1682]. Вот почему в этот период особое звучание вновь получила тема пророческого дара Жанны д’Арк: пусть в это время уже не появлялось новых провидцев, вера в прежние откровения была сильна, а их значение для французской истории не ставилось под сомнение.