Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

Подобная гипотеза, на мой взгляд, представляется вполне оправданной, если учесть общую направленность панегириков, которые произносились в этот период в честь Жанны д’Арк в Орлеане[2618]. В целом, их содержание можно было бы назвать весьма однообразным[2619], если не одна особенность: все без исключения ораторы считали своим долгом специально остановиться на теме «преступлений», совершенных Вольтером и всеми «философами» эпохи Просвещения против французской героини. Уже издание двух панегириков Клода де Мароля, вышедшее до официальной публикации «Орлеанской девственницы», начиналось с «Письма автора господину академику», в котором легко угадывался великий мыслитель. Мароль призывал его иметь к Жанне д’Арк «хотя бы частичку» того уважения, с которым он всегда отзывался о Нинон Ланкло[2620]. Он не требовал, чтобы его оппонент безоговорочно поверил в «сверхъестественный» характер миссии девушки, но сомневался, что сильное религиозное чувство и нравственные принципы можно счесть непростительным преступлением (un crime irrémissible)[2621]. Такое отношение Мароль именовал «неверием и [склонностью] к распутству»[2622]. Основными же причинами предвзятости Вольтера в отношении Девы панегирист считал незнание истории и англофильские настроения (des principes dAlbionisme et dAnglomanie)[2623].

Ту же идею развивал в 1779 г. и аббат де Гери. Он писал о настоящей моде на все английское, появившейся в последнее время во Франции и проявляющейся в обычаях и манерах, принятых в обществе, в обустройстве домов и садов и даже в художественной литературе, утратившей свою национальную легкость и ставшую чрезмерно меланхоличной. Впрочем, полагал оратор, все это можно было бы понять и простить, если бы не то влияние, которое эта мода оказала, при помощи некоторых «безрассудных» писателей, на религию и нравственность[2624]. В «век философов», пояснял он далее, писать о пророчествах и чудесах Божественного Провидения возможно только, если вы не боитесь «цензуры и презрения» этих «легкомысленных и поверхностных» людей, которые видят в событиях прошлого лишь естественные причины или руку судьбы[2625].

Того же мнения придерживался и аббат Луазо, выступавший против трактовки истории как игры человеческих страстей (le jeu des passions humaines)[2626], и каноник Кола, отказывавшийся видеть в снятии осады с Орлеана политическую интригу (un stratagème politique) королевских военачальников[2627]. В основе подобной трактовки событий, отмечал он, лежит лишь «дерзкое неверие» (une audacieuse incrédulité)[2628], тогда как истинные почитатели подвига Девы опираются на свидетельства очевидцев[2629]. Однако самым главным доказательством присутствия Божественного Провидения в истории, полагал панегирист, следует считать сам праздник 8 мая, своим существованием доказывающий, что как современники Жанны д’Арк, так и их потомки никогда не сомневались в чудесном характере ее военных свершений[2630]. Данный праздник, писал Матье Коссон, — это тот щит (bouclier), который оберегает память Девы от насмешек, неверия, сарказма и шуток одного «слишком известного писателя», который имел бы право на признание потомков, если бы его перо, ведомое любовью к истине и заботой об общественном благе, не изменило ему с кощунством и фанатизмом[2631].

И все же, несмотря на отмечаемую авторами панегириков давность самой традиции праздников 8 мая, их плавное течение было прервано революционными событиями. Торжества в Орлеане еще имели место в 1791 и 1792 гг., однако носили они уже светский характер[2632], а в сохранившихся документах имя Жанны д’Арк, связанное отныне исключительно с укреплением королевской власти во Франции, не упоминалось вовсе[2633]. В 1793 г., в связи с запретом на проведение каких бы то ни было процессий, праздник был отменен, а его возрождению в 1803 г. способствовало лишь личное вмешательство Наполеона[2634].

Идея первого консула превратить «праздник Девы» в национальное торжество, лишив его тем самым локального характера, было воспринято городскими властями весьма своеобразно. Безусловно, они полностью поддерживали стремления главы государства: в письме от 5 флореаля 11 года (24.04.1803) префект департамента Луары предлагал мэру Орлеана переписать вводную часть своего будущего выступления на празднике, сделав упор на его особом значении для всей нации, каковым обладало и само снятие английской осады[2635]. Однако их главной целью, как представляется, было удержать организацию торжеств в собственных руках и не допустить возвращения в их проведение былой религиозной составляющей. Борьба между светскими и церковными властями Орлеана за право организовывать «праздник Девы», стала, таким образом, главной темой всех посвященных ему документов, начиная с 1803 г. и заканчивая серединой XIX в.