Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг.

Современники наверняка знали, какими драматическими обстоятельствами вызвана отлучка игумена. Иосифа могли, конечно, известить о новом соборе. Сомнительно, что в сложившихся обстоятельствах его настоятельно призывали вернуться — «понудиша его в град Москву взыти», а сам он вряд ли счел возможным бросить порученное ему государем деликатное дело и поспешить на помощь своим единомышленникам.

В конце июля здоровье 64-летнего самодержца серьезно ухудшилось. Тем не менее 21 сентября Иван III отправился на богомолье в Троицкую лавру и далее до Ярославля, откуда вернулся только 9 ноября. Степенная книга сообщает, что путешествие далось великому князю с большим трудом. Ивану III, всегда чуждому религиозной экзальтации, такое поведение не было свойственно. Между тем о том, сколь важное значение придавал он этому паломничеству, можно судить по тому, что Иван III тронулся в дальний путь со всем семейством.

Троице-Сергиева лавра

По мнению Ю. Г. Алексеева, резкое изменение настроения и поведения великого князя — косвенное свидетельство тяжелой болезни. Трудно представить, что Иван III, испытывающий физическое нездоровье и переживающий психологический надлом, предпримет энергичное наступление на церковные стяжания; что он, пребывая в покаянном настроении, потребует лишить имений святые обители, некоторые из которых он только что почтил своим присутствием с самыми благочестивыми намерениями. Иван III не замечен в пристрастии к лицедейству, которое было столь свойственно его грозному внуку, и к тому же находился явно в неподходящем состоянии, чтобы обнаруживать подобные качества.

В «Слове ином», посвященном троицкому игумену Серапиону и, следовательно, созданном, скорее всего, книжниками этой обители, говорится, что у Ивана III за посягательство на земли Троицкого монастыря «отняло… руку, и ногу, и глаз». А. А. Зимин, полагающий, что начало болезни государя 28 июля произошло до открытия церковного собора, считает, что «Слово» повествует о дальнейшем развитии болезни Ивана III. Но нашлись бы у захворавшего самодержца силы перенести полуторамесячное путешествие? К тому же получается, что состояние великого князя резко ухудшилось после возвращения из прославленной обители, после молитв, вознесенных преп. Сергию Радонежскому. Столь удручающий результат паломничества никак не соотносится с устремлениями панегиристов троицкого игумена.

А. А. Зимин сам отмечал, что агиографический опус Льва Филолога «явно подернут дымкой времени». Неудивительно, что за давностью лет автор «Жития Иосифа» что-то перепутал или неверно передал какие-то детали. Например, прп. Иосиф мог покинуть столицу после благополучного для его партии завершения дискуссии о вдовых попах по причинам самого разного свойства, а Лев Филолог ошибочно связал эпизод кончины рузского князя с перипетиями соборных споров.

Вряд ли стоит из употребленного агиографом слова «паки» («снова», «еще раз») делать вывод о том, что после собора о вдовых священниках по прошествии всего лишь двух с половиной месяцев был созван новый собор. Наконец, созыв отдельного совещания специально, чтобы поднять вопрос о монастырских стяжаниях, не отвечает тактике, избранной Иваном III, так как пропадает столь важный фактор внезапности.

Отталкиваясь все от того же филологовского «паки», А. И. Плигузов предлагает решить следующую дилемму: «Либо заседал единый собор по дисциплинарным и земельным вопросам в конце августа — начале сентября 1503 года, и тогда следует признать ошибку Филолога, будто поземельный собор был созван “паки”, либо описанные в памятниках середины XVI в. споры о землях 1503 года и вовсе не были темой соборных заседаний».

Сам исследователь уверен, что имущественные вопросы при Иване III вообще не обсуждались — ни отдельно, ни наряду с другими. В частности, он отмечает, что летописные известия о соборе 1503 года не упоминают поземельных споров, и все исследователи подозревают летописцев в заговоре молчания, в нежелании выставлять напоказ противоречия, разделявшие интересы светской и церковной власти. «Однако это утверждение сильно отдает нынешними представлениями о цензурных возможностях государства», — заключает историк.

Полемизируя с данной точкой зрения, Р. Г. Скрынников напоминает, что современные московские летописцы ни словом не обмолвились о крупнейшей секуляризации, проведенной в 1499 году у них на глазах. «Это наблюдение объясняет, почему московские источники умалчивают о проектах секуляризации на соборе 1503 года, — подчеркивает исследователь. — Попытка распространить новгородский опыт на владения московской церкви вызвала острейший конфликт. Государю не удалось навязать собору свою волю, а поэтому официальные московские источники избегали говорить о его неудаче. Церковники же, возмущенные преступным посягательством властей на их имущества, заинтересованы были в том, чтобы навсегда предать инцидент забвению».

Бури политические и капризы погоды