Эридиана (сборник)

— Да, это было мое первое письмо к вам, Никифор Антонович, на которое вы так щедро ответили. Ваш ответ стал той канвой, на основе которой я написал диссертацию. Вам, с благодарностью, я и посвятил ее… Но дальше! Я отправил тридцать писем. Ответов было двадцать три. Очень разные были эти письма-ответы, большинство оказалось простой отпиской. Равнодушие — разве это не черта характера? Истинный ученый обязан взволноваться фактом необычности захоронения! И вот было двадцать три письма. Восемнадцать равнодушных я сразу отложил в сторону. Это был мертвый балласт. Только пять писем оказались пятью одушевленными существами, пятью выигрышными лотерейными билетами. Один из них- победный! — был мой.

Палатка вдруг затрещала, раздался хруст распарываемого полотна, в разрыв влезла грустная морда коровы, мерно жующей жвачку.

Никифор Антонович осторожно погладил влажный черный нос коровы. Бедное животное пряталось от оводов. В лагере держали трех коров. Весна, ранняя и жаркая, быстро пробудила мух и оводов.

Когда повариха увела упирающееся животное, Павел Игнатьевич продолжал:

— У меня осталось два письма, равнозначных в своей творческой заинтересованности, в той щедрости идей, которыми они объяли мои факты. Одно письмо ваше, Никифор Антонович. Второе — письмо Гурилева. Вы ответили мне, Лев Николаевич, по поручению своего чересчур занятого патрона. Я страдал над этими письмами. Сначала от черной зависти, потом от отчаяния и преклонения: лучше бы их не было, этих писем! Лучше бы я занимался своим мелочным фактонакопительством, не стремясь в высшие сферы мысли, во владениях которой жалко, как нищий, скитался мой ум!

Павел Игнатьевич вытащил из-под раскладушки громоздкий термос. Разлил исходящую паром жидкость в кружки. Почти кипяток.

— Понимаете, эти два письма поначалу обернулись для меня трагедией: два разных, несомненно, очень занятых человека прочли мое письмо — между прочим, походя! — затем скомпоновали собранные мною факты. И каждый пошел своим путем. Вы, Никифор Антонович, привлекли тогда археологию, историю, нумизматику, глиптику.[16] Лев Николаевич — геологию, географию, историю, этнографию,[17] филологию. И оба пришли к одному выводу! «Почему это удалось им, — думал я, — и не удалось мне?» Было отчего прийти в отчаяние! Но я примирился. Нужно мириться, ибо природа неодинаковыми дарами награждает детей своих!.. И тогда у меня возникло восхищение изяществом мысли этих двух людей, их умственной широтой, точностью их умозаключений. С тех пор, Никифор Антонович, я избрал вас своим консультантом. Это естественно. Вы мне ближе, вы мой учитель. Был, честно говоря, и корыстный мотив в моем выборе: Преображенский — известный археолог и историк. А Гурилева еще мало кто знал, его голос могут и не услышать, хотя внутренне он импонировал мне больше, чем вы, Никифор Антонович! Моя расчетливость — вот что сейчас угнетает меня! Мой практический эгоизм… Решайте, Никифор Антонович: как нам работать дальше? Ваше право судить меня. Все должно быть честно. Я все сказал.

— Павел Игнатьевич! — в тревоге закричал Никифор Антонович, глядя на раскрасневшееся лицо Введенского. — Господи, как вы себя выворачиваете! Да где же здесь расчетливость, где эгоизм? У вас горькое осознание предела своих возможностей? Так ведь и это — неправда! Милая вы душа человеческая! Да что вы впотьмах блуждаете? Зачем такое самоуничижение? Я вам сразу укажу ошибку в ваших рассуждениях! Вы же сами прекрасно знаете, что постановка вопроса, постановка проблемы в науке, — тот самый краеугольный камень, тот фундамент, на котором зиждется конструкция любой гипотезы, любого исследования. Поймите, никогда, до ваших писем, я не встречал более четкой, ясной и разумной постановки вопроса! С устремлением на будущее! Здесь вы — мастер. Это не комплимент, Павел Игнатьевич. С какой стати мне льстить вам? Ваши письма ко мне- конкретное подтверждение моих слов. Ваш подбор фактов- это как раз осмысление, постановка проблемы. Это как раз то самое, что скрепляет факты-камешки цементом мысли! Вы знаете где, как искать факты, каким образом их сгруппировать, чтобы появилась проблема. Вы — царь фактов! Да ведь ваш кадастр[18] ученых — живое тому свидетельство!

Введенский вытер платком лицо. Долго молчавший Лев Николаевич глуховато покашливал.