Эридиана (сборник)

— У меня неограниченные средства, — сказал Линард, — и я могу пригласить в нашу лабораторию любого нужного вам специалиста. От вас требуется только одно — абсолютная секретность работ. Для этого он предложил разыграть спектакль с авиационой катастрофой и, чтобы не сидеть взаперти — сделать пластическую операцию.

Семьи у меня не было, родства тоже — все удалось, как нельзя лучше. Мир скорбел, а я работал. Сами того не зная, на меня работали многие ученые мира. Я разбил свою работу на множество мелких исследований, которые мы разместили в разных лабораториях. Линард был моей правой рукой. Господи, как это было прекрасно. Три года пролетели, как один день. Наконец, одна серия удалась — двадцать зародышей, созданных моими руками, стали нормально развиваться. Вы не представляете, какое это удовольствие приходить каждое утро в лабораторию и своими глазами видеть как растут твои сыновья. Да, да, мои сыновья. Ведь каждого из них я создал своими руками. Я лепил их будущие облики, характеры, физические свойства. И только одно, я сейчас понимаю, что делать этого было нельзя, только одно было сделано по просьбе Линарда. Я наделил своих ребят желанием беспрекословно подчиняться.

Голос Грициани смолк. Барр слышал, что он откупорил бутылку воды, налил в бокал и жадно, большими, булькающими глотками выпил.

«Господи, — подумал инспектор, — да неужели даже это — беспрекословное подчинение — можно заложить в еще не родившегося человека? Да и люди ли это? А может, он не здоров, этот Грациани?»

Барр невольно пощупал рукой папку с документами. Она по-прежнему лежала там, куда ее кто-то положил. В зеркале заднего обзора никого не было, шлагбаум впереди был поднят. Инспектор, борясь с желанием пригнуться к приборному щитку, спокойно пересек невидимую черту земель «Орлиного гнезда». Стояла тишина. Барр, чувствуя, что по его лицу струится пот, опустил стекло. В кабине засвистел ветер, где-то внизу рокотала река, вокруг было пустынно.

— Мне хочется, чтобы вы не подумали, что я сошел с ума, — инспектор невольно покосился на диктофон. Профессор, не знавший его, заранее предвидел какие мысли могут навеять его откровения. — Генная инженерия, о ней только-только начинают говорить, а я уже сделал ее реальностью. Такой реальностью, что сегодня мои ребята, может быть, самые страшные люди на всем белом свете. — В его голосе зазвучала боль.

— Я иногда думаю: «Мог бы я убить их своими руками там, в лаборатории, и потом, когда растил, как мать и нянька?» Наверное, нет, но если бы я знал для чего они предназначены, то подготовил бы их, защитил. Я ведь мог это сделать, мог объявиться миру. Еще неделю назад часть свободных вечеров мы проводили с Линардом в лучших ресторанах Европы. У меня была белоснежная яхта, и лучшие женщины мира считали счастьем провести на ней несколько дней. Ах, как мало надо человеку: любимую работу и немного удовольствий. И все это было у меня. Я говорю «было» потому, что чувствую, что после прорыва Билли и сегодняшнего вашего приезда меня не оставят в живых. Так что не гневайтесь на болтливость умирающего, а может быть, уже умершего старика. Хотя, меня можно с полным основанием назвать «великим стариком».

Но отбросим в сторону эмоции, начнем говорить о деле. Когда моим мальчикам-близнецам исполнилось по два года, их стали воспитывать по методике Линарда. В двух словах это- ведущие языки мира, немного литературы, живописи, музыки, спорт. Все, вроде, нормально, но через четыре года спорт превратился в науку убивать. Оборона и нападение, совершенное владение всеми доступными видами стрелкового и холодного оружия, умение моих мальчиков, но я еще раз хочу вас предостеречь — сегодня они очень опасны.

Грациани вздохнул, немного помолчал, потом заговорил снова:

— Мальчикам было по четырнадцать лет, когда Линард устроил им какой-то экзамен. Он прошел так успешно, что мой помощник был в восторге. Да, к тому времени я знал, что он глава преступного синдиката. В тот день он приехал с тремя красавицами, и мы славно провели время. Линард прилично набрался, и я услышал от него потрясающие вещи.

«Знаете, Саймур, — откровенничал мой помощник, — в молодости я мечтал о женщинах. После тридцати понял, что единственное счастье — это деньги, много денег. После сорока мне захотелось власти, безграничной власти над миром. Я понял, что это единственное, ради чего стоит жить и бороться. Вы усмехаетесь, я прекрасный ученый и при определенном напряжении сил у моих ног, как у ваших, мог лежать весь мир, но я имею в виду другую власть. Даже не ту, которой обладают главы государств и правительств. Нет, это только призрак власти. Я хочу тайно от всех властвовать миром, чтобы президенты, сами того не сознавая, были лишь фигурами на моей шахматной доске. Да, да, чтобы сами они того не сознавали. Я щедр и не хочу лишать людей иллюзии демократии, власти. Пусть себе живут и радуются. Только я один буду знать, что стоит мне пошевелить пальцем, как рухнут государства, уйдут в отставку правительства.»

Он закурил ароматную турецкую папироску.