Эригена

— Нет в ней никакой крамолы, — убеждённо сказал брат Тегван. — Просто франки как-то быстро закостенели в своём понимании истины, не все, конечно, Иоанн Скотт рассказывал, что епископ Лана Пардул был в восторге после прочтения его книги и некоторые другие тоже. Многим же проще не читать ничего, кроме того, что уже есть у признанных авторитетов. Ты можешь сам изучить «Перифюсеон», два экземпляра находятся в библиотеке, их привёз с собой Иоанн Скотт, и ещё один — у брата Ансельма, я переписал по его просьбе.

— У меня не так много времени, — сказал я. — Да и потом, я простой каноник, а не философ. Изложи, по возможности, кратко, о чём эта книга.

— Это не так просто, — сказал брат Тегван. — В книге пять разделов, каждый посвящен отдельному взгляду на природу видимую и невидимую, и только все вместе они создают целостную картину мира. Конечно, Иоанна Скотта можно обвинить в том, что многие свои постулаты он заимствовал у языческих философов, но разве это плохо — повторять чужую мудрость.

— Мудрость бывает разная, — сказал я. — Вот у фарисеев, как учит Писание, она оказалась ложной. А у поэта Вергилия, который предугадал явление Спасителя в своей Четвертой Эклоге[34], истинной.

— Я прочту тебе одно место из книги, — сказал брат Тегван. — В самом начале, мне оно так нравится, что я выучил наизусть: «Часто, когда я размышляю и усерднее, чем достает сил, вникаю в первое и важнейшее разделение всех вещей, которые могут быть восприняты духом или превосходят устремления его: в разделение их на те, что суть и те, что не суть, для всего этого в голову мне приходит общее наименование, которое на латинском звучит — природа. Природа, стало быть, есть общее имя для всех, что суть и что не суть».

— Нечто похожее писал Порфирий[35], — сказал я. — Кажется, так, кентавры, гиганты, люди с собачьими головами и прочее, сформированное ложной мыслью, обретают в нашем уме некий образ, хотя и не существуют в действительности.

— Многие об этом писали, — сказал брат Тегван. — О всеобщем делении — исхождении и умножении единой природы. Поэтому Эригена в своём труде не хочет ничего и никого отбрасывать. Но он пошёл дальше: деление природы должно смениться на восхождение и единение, которое будет происходить путём разрешения низших форм телесных в высшие духовные. Совершаться это объединение будет во всечеловеке — человеческой природе, понимаемой как целое, которая будучи образом Божьим, одна только и способна переплавить в себе всё тварное с тем, чтобы в назначенный срок вернуться в Творца. Поэтому и спасение будет тотальным.

— Для всех? — сказал я. — Убийц, насильников, язычников?

— Иоанн Скотт писал не о сегодняшнем времени, — сказал брат Тегван. — И не о конкретных людях. Ведь человек есть всего лишь некоторое понятие в уме бога. Постарайся понять, бог и выше природы, и включает в себя природу. Выйдя из бога, человек так и иначе возвращается в него. Конец мира равен его началу: Господь создал одного человека, один человек вернётся к нему.

— Действительно, не так легко всё это принять, — сказал я. — В жизни больше приходится думать о хлебе насущном.

— Брат Иоанн говорил мне, что сначала он так и хотел назвать книгу — «Рассуждения». В этом стремлении к рассуждению и есть подлинная цель его книги. Он любил повторять слова Аристотеля: «Умопостижение вот главная моя забота». Назвал же «Перифюсеон» — «О природах» — скорей в силу сложившейся традиции.

— Скажи мне, брат Тегван, Иоанн Скотт ведь почитал блаженного Августина?

— Разумеется, — сказал он. — Странный вопрос. И Августина, и всех других великих Отцов церкви. Для него их труды были незыблемым основанием.

— Основанием чего? — спросил я. — И разве дом церкви, построенный ими, в чём-то недостаточен? Мне казалось, что на прошедших за несколько веков Вселенских Соборах, Никейских, Эфесском, Константинопольских, были окончательно решены все вопросы церковного и мирского обустройства? Разве это не так?

— Это так, — сказал брат Тегван. — Я понимаю, к чему ты клонишь. Все главные вопросы давно решены, дело учёных разъяснять послания Апостолов и другие святые книги. Это так и в то же время не совсем так.

— Что же не так? — спросил я.

— Давай посмотрим назад, — сказал брат Тегван, — как ты и предложил. Великий Рим пал четыреста лет назад. Но существовал он до падения тысячу лет, и ещё тысячу лет, пока Рим был латинской деревенькой, процветали греческие и азиатские города, Троя, из которой поэт Вергилий вывел основателей Рима. А ещё до этого неведомое количество веков был Египет, колыбель разума, где побывали и учились большинство великих греческих мудрецов. Когда блаженный Августин в «Граде Божьем» обрушивается на ложных и преступных богов этих народов, им владеет вся страсть истинной веры, но в этих же строчках видна искренняя грусть человека, который наблюдает, как его родной мир гибнет у него на глазах.

— Это было неизбежно, — сказал я. — Только свет истинной веры может озарять мир.