Эринии

— А теперь говори, куда мы едем? — Женщина спрятала сигареты в сумку.

— Ты что-то говорила о похоронах? Я всегда восхищался твоей интуицией. Мы едем на кладбище. Ты и я.

— Не поеду я ни на какое кладбище.

— Я прошу тебя, чтобы ты помогла мне избавиться от алкоголизма.

— Никуда я не поеду, — повторила она упрямо, стискивая рукой сумку.

— Услуга за услугу. — Он хитро усмехнулся. — Ты поедешь со мной, а я тебе расскажу историю, по которой ты сможешь написать книгу или снять по ней фильм. Это будет классная вещь, и тебе больше не придется придумывать разные глупости!

— Продолжай. Я еще не согласилась. — В глазах женщины появилось нечто похожее на любопытство.

— Помнишь, несколько лет назад я снял такой документальный цикл о людях, которые через много лет узнали, кем они являются на самом деле?

— Припоминаю, — неохотно ответила она. — Шеф даже велел мне написать рецензию, но я отказалась.

— Я снимаю продолжение цикла… Расскажу тебе о герое первого фильма… Ты можешь быть его режиссером!

— Но должен рассказать больше, чтобы я действительно заинтересовалась. — Женщина демонстративно снова вытащила из сумки зажигалку и сигареты.

— Тебе приходилось слышать про такую историю, что случилась в середине шестидесятых, когда в одном из вроцлавских подвалов отыскали тайник, а в ней кости человека?

— Нет, не слышала такого.

— Представь только, рядом с трупом нашли около трех тысяч фотографий.

— Каких?

— На каждом фото был изображен мальчик одного-двух лет. Понимаешь, возле тела были тысячи одинаковых фотографий! Одного и того же ребенка!

Женщина молчала. Не мигая вглядывалась в мужчину и нервно стучала по столешнице красными, кое-где обгрызенными, ногтями.

— Говори дальше! — Любопытство победило.

— Случай был очень таинственный. — Мужчина улыбнулся. — Никто не знал о существовании этого тайника, даже милиция. Неизвестно, кто туда заходил, и конечно, невыясненным оставалось, кем был покойник. Ключом к разгадке была фотография ребенка. Ее увеличили и разместили в газетах, даже показали по телевидению. Никого не опознали.

— Ну, так и что?

— Но я уже знаю, кем было это дитя. Так что, поедешь со мной? Услуга за услугу?

— Ладно, Анджей, поехали. — Женщина впервые назвала его по имени.

Снова спрятала в сумку зажигалку и сигареты, приподнялась и кивнула. Через мгновение под раскаленным полотняным козырьком никого не было.

Патриция спрятала двадцать злотых в бумажник и с облегчением зашла в помещение. Анжелика, ее приятельница, стоявшая за стойкой бара, присматривалась к паре, которая как раз удалялась.

— Знаешь, тот чувак, кажется, с телевидения, — задумчиво сказала Анжелика. — Где-то я его видела…

— Продюсер какой-то, что ли, — ответила Патриция. — Говорил о съемках документальных фильмов, на нем был бейджик с надписью «Эра Новые Горизонты». Некий Анджей. Не посмотрела на фамилию.

— Пати, ну ты даешь! Не запомнила фамилию?! — Брови Анжелики взлетели кверху и почти скрылись под неровной, модно подстриженной челкой. — А ты бы не хотела попасть на телевидение? Ты, такая классная девчонка! А во время этого фестиваля там куча мужиков, желающих помочь. И совсем не обязательно с ними сразу спать! Знаешь, мне Анка рассказывала, эта, знаешь, из «Дайтоны»…

Патриция, улыбаясь, заглянула в большие наивные глаза подруги, толстенькой, вечно одетой в какие-то причудливые рюшечки. Анжелика всегда была щедра на комплименты.

— Слушай, — ответила она с нажимом, и улыбка на ее лице погасла. — Я тут случайно услышала, о чем этот чувак рассказывал. И знаешь, что я тебе скажу? Таких сукиных сынов, как этот, надо обходить десятой дорогой.

Вроцлав, 1949

После завтрака в тюрьме на Клечковской царил ужасный смрад, который распространялся даже на близлежащие улицы. Именно в это время узники выплескивали ведра с нечистотами. Жители окрестных домов не ругались и не затыкали носов. Эти несокрушимые люди из польских окраин, недавно прибывшие во Вроцлав и поселившиеся в покинутых немцами домах, привыкли к подобным неудобствам.

Один из таких приезжих надвинул фуражку на голову, поцеловал жену, которая кормила кашкой годовалого малыша, а потом спрятал в карман два куска хлеба со смальцем, завернутые в серую пропитанную жиром бумагу, которая использовалась уже много недель. Насвистывая какую-то мелодию, он двинулся на работу.

Направлялся по Клечковской в сторону улицы Реймонта. Миновал мрачные ворота с глазком рядом с кирпичной стеной, на которой возвышались будки охранников, свернул налево, на трамвайную остановку. Осмотрелся. Из тюремных ворот выехал грузовик, который через несколько секунд остановился на перекрестке. Водитель открыл окошко и выбросил окурок на мостовую.

Мужчина поднял его и затянулся. Какая-то дама презрительно взглянула на курильщика.

— Та йой, панунцю, — широко улыбнулся тот. — Та біда, ґрейцарів не є, а закурити сі хоче![2]