Эринии

Она бежала через сад, держа Ежика под мышкой. Пеленка, что была между ножками малыша, отвисла вниз. Такие же отяжелевшие ползунки и характерный, слышимый издалека, запах неопровержимо свидетельствовали, что внучек Попельского только что отдал солидную дань природе. Комиссар взял Ежика у пани Марковской. Взглянув на юбку, что натянулась на ее стройных бедрах, он осознал, что тоже с радостью отдал бы дань природе, но совсем другую.

Через четверть часа Попельский вышел из ванной, где сменил Ежику грязную пеленку. Остановился в холле и украдкой огляделся вокруг. Никого не было. Все еще держа малыша на руках, комиссар набрал телефонный номер.

— Пожалуйста, Винники 23.

— Прошу, — донесся мягкий голос телефонистки.

— Алло-о-о! — Кичалес протянул последнюю гласную.

— Очень интересный акцент, — отозвался Попельский, — окситоничный[38].

— Имеете второе желание для золотой рыбки, пан кумисар? — В трубке послышался легкий шум, словно Кичалес выпускал дым.

— Да. Но оно не будет вторым или третьим. Это желание, которое вы считаете премиальным. Вы меня поняли?

— Как же, как же. — Кичалес фыркнул от смеха. — Где и когда?

— В полвосьмого на вокзале, на втором перроне. Я вернусь послезавтра.

— Гит, — сказал Кичалес и положил трубку.

Попельский вышел из Ежиком в сад и направился к выходу, вежливо прощаясь с присутствующими.

— Вы уже уходите, пан комиссар? — спросила пани Марковская. Она больше не занималась детьми, а стояла возле палатки и играла соломинкой, на которой торчала заспиртованная вишня из коктейля.

— Да, — ответил он, избегая ее взгляда. — Ежик в это время обычно спит.

— В пять вечера?

— Да. В пять вечера. До свидания.

Недоверие в чуть измененном голосе жены пана инженера была полностью обоснованным. Попельский ей солгал. Если бы хотел сказать правду, ему пришлось бы сказать: «Иду, потому что магазин Берты Штарк работает только до шести, а мне нужно купить чулки со швом. Именно такие, как у тебя».

XVIII

Мариану Амброжеку, которого называли «Мордатым», с детства прочили карьеру известного акробата или фокусника. Фокусы, которые он проделывал с шариками на нищем дворе на улице Водной, всегда окруженном дымом из труб расположенной поблизости Львовской пивоварни, захватывали пенсионеров и батяров, которых он развлекал на халяву. Однажды маленький Манюсь, которому аплодировали зрители, пришел к выводу, что его умения могут стать источником заработка. Так десятилетний мальчик, у которого во время первых лет войны дифтерия унесла обоих родителей, начал нелегкую жизнь глотателя огня, жонглера ножами и мошенника, который обманывал людей в игре в «три карты». Последнее было невозможным без соответствующей защиты. Его патроном стал Эдвард Гавалюк, известный как Эдзё, который в начале двадцатых был единственным и неформальным королем Клепарова. Эдзё признал, что с такими ловкими пальцами у паренька есть шанс сделать отличную карьеру карманника, и отдал Амброжека в обучение в воровской академии.

Лучшего выбора он не мог сделать. Ученик, которому из-за круглого лица во время «студий» дали прозвище «Мордатый», оказался на удивление смышленым и вскоре после того, как его приняли в цех, стал добросовестным и уважаемым тружеником корпорации карманных воришек, действовавшей на Главном вокзале. К делам Манюся принадлежали самые сложные, самые дерзкие кражи часов и кошельков. Их осуществляли в базарные дни, а также во время ярмарок. Удобнее всего украсть добычу удавалось тогда, когда отъезжал от перрона какой-то переполненный поезд, например, до Перемышля или Тернополя.

Дела шли хорошо. В течение нескольких хороших лет Мордатый неплохо зарабатывал, благодаря чему он и его младшие братья и сестры могли жить в достатке. Про своего бывшего опекуна Эдзё, который тем временем попрощался с волей, Амброжек тоже не забывал, посылая ему в «Бригидки» передачи с сигаретами, колбасой и луком.

Этим погожим майским вечером Мордатый именно собирался поработать у билетной кассы. Дело было довольно простым. Он должен был протиснуться без очереди к окошку, а затем, после понятных протестов и попыток выбросить его прочь, начать громко и грубо ругаться с людьми, что стояли в кассу. В этой суматохе его коллеги Юзько и Мера, которые вежливо стояли в очереди, рыскали по карманам путников.

Так должно было произойти и сегодня. Мордатый уже начинал свое представление, когда в конце очереди стал мощный человек без шляпы с большим струпом на голове. В одной руке он держал букет роз, а в другой — дорогой саквояж из страусовой кожи. Амброжек откуда-то знал эту физиономию, этот лысый череп, эту татарскую, несомненно подкрашенную, бородку. Самым важным было то, что все эти качества ассоциировались у воришки с чем-то плохим, хотя он не осознавал, с чем именно. Он быстренько направился прочь от кассы, краем глаза заметив, что так же поступили его товарищи, ругаясь, что у них якобы ушел какой-то поезд.