И поэтому я сразу же заподозрил его. В тот вечер я не стал пить свой кофе. Я его вылил. И поступил мудро. Поздно вечером в мою комнату кто-то вошел, вошел уверенно, как человек, который знает, что хозяин комнаты усыплен снотворным и можно спокойно ее обыскать. Он просмотрел мои вещи и нашел письмо в бумажнике, где я его оставил специально для него! На следующее утро Гюстав пришел в мою комнату с кофе. Он приветствовал меня по имени и играл свою роль очень уверенно. Но был встревожен, ужасно встревожен, потому что полиция каким-то образом напала на его след! Полиция узнала, где он, а это для него ужасная катастрофа. Это срывает все его планы. Он пойман здесь, как крыса в ловушке.
– Чертовски глупо было вообще сюда приезжать! – воскликнул Шварц. – Зачем он это сделал?
– Это не так глупо, как вам кажется, – мрачно ответил Пуаро. – Ему было необходимо срочно найти уединенное место, вдали от всего мира, где он мог бы встретиться с одним человеком и где могли произойти определенные события.
– Какого человека?
– Доктора Лутца.
– Доктора Лутца? Он тоже преступник?
– Доктор Лутц – это действительно доктор Лутц, но он не невропатолог и не психоаналитик. Он хирург, мой друг,
Но, как я сказал, все пошло не так. Марраско предали. Те три человека, его телохранители, которые должны были встретить его здесь и охранять, еще не прибыли, но Марраско действовал без промедления. Офицер полиции, который изображал официанта, был похищен, и Марраско
Сыщик грациозно поклонился Шварцу, который сказал:
– Значит, вы действительно Эркюль Пуаро?
– Несомненно.
– И вас ни на минуту не обманул труп? Вы все время знали, что он –
– Конечно.
– Почему же вы не сказали?
Лицо Эркюля Пуаро внезапно стало суровым.
– Потому что я хотел быть совершенно уверен, что передам настоящего Марраско полиции.
И он пробормотал себе под нос:
–
Подвиг пятый
АВГИЕВЫ КОНЮШНИ
– Ситуация крайне деликатная, мосье Пуаро.
Легкая улыбка промелькнула на губах знаменитого сыщика. Он чуть было не ответил: «Как обычно!», но вместо этого придал своему лицу выражение проницательности и сдержанности, характерное для врача у постели больного.
Сэр Джордж Конвей продолжал авторитетно говорить. Фразы легко слетали с его губ: крайняя деликатность позиции правительства, интересы публики, солидарность партии, необходимость выступить единым фронтом, власть прессы, благосостояние страны...
Все это звучало хорошо – и ничего не значило. Эркюль Пуаро почувствовал знакомое напряжение челюстей, когда хочется зевнуть, но вежливость не позволяет. Иногда он ощущал то же самое, когда читал отчеты о парламентских дебатах. Но тогда не было необходимости сдерживать зевок.
Пуаро собрался с силами, чтобы терпеливо выслушать собеседника. В то же время он чувствовал симпатию к сэру Джорджу Конвею. Этот человек явно хотел поведать ему о чем-то – и столь же очевидно утратил искусство просто излагать свои мысли. Слова стали для него средством маскировать факты, а не подавать их. Он был адептом искусства полезной фразы, то есть фразы, которая несет утешение слуху, но совершенно лишена смысла.
Слова лились и лились, лицо бедного сэра Джорджа сильно покраснело. Он бросил отчаянный взгляд на другого мужчину, сидящего во главе стола, и этот мужчина пришел на помощь.
– Ладно, Джордж, – сказал Эдвард Ферриер. – Я ему расскажу.