Эркюль Пуаро

– Он, конечно, родился в Германии, – задумчиво сказал Пуаро, – хотя столько лет проработал в этой стране, что его давно считают англичанином. Он получил подданство лет пятнадцать назад. Очень умный человек – немец по рождению, а вообще-то еврей.

– Негодяй! – воскликнул я, возмущенный.

– Отнюдь. Наоборот – патриот. Подумайте, что он теряет. Я восхищаюсь им.

Но я не мог, как Пуаро, относиться к этому философски.

– И с таким человеком миссис Кавендиш ходила на прогулки! – возмущенно вскричал я.

– Да. Я бы сказал, для него она оказалась очень полезным компаньоном, – заметил Пуаро. – Люди сплетничали об их совместных прогулках и меньше обращали внимания на странные привычки доктора.

– Значит, по-вашему, он не любил ее? – тут же спросил я, проявляя чересчур горячий интерес.

– Это, конечно, я не могу сказать, но... хотите знать мое личное мнение, Гастингс?

– Да.

– Ну так вот: миссис Кавендиш не любит и никогда не любила доктора Бауэрстайна!

– Вы и правда так считаете? – Я не мог скрыть своей радости.

– Уверен. Знаете, почему?

– Почему?

– Она любит другого человека.

В груди моей приятно защемило. Нет, я вовсе не самонадеян, особенно в отношении женщин. Но, припомнив некоторые знаки внимания, о них и говорить не стоит, но все же вдруг...

Мои сладостные раздумья были прерваны появлением мисс Говард. Увидев, что в комнате никого, кроме нас, нет, она подошла к Пуаро и протянула ему потрепанный листок оберточной бумаги.

– Нашла на платяном шкафу, – в обычной своей телеграфной манере сообщила она и, не добавив ни слова, вышла из комнаты.

Пуаро развернул листок и удовлетворенно улыбнулся.

– Посмотрите-ка, Гастингс, что нам принесли. И помогите мне разобраться в инициалах – я не могу понять, «Д» это или «Л».

Я подошел ближе. Листок был небольшим, судя по слою пыли, он долго где-то валялся. Внимание Пуаро привлек штемпель – Парксон – известная фирма по производству театрального реквизита. Что касается адреса – Эссекс, Стайлз-Сент-Мэри, Кавендиш, то буква, стоящая перед фамилией, была действительно написана неразборчиво.

– Это либо «Т», либо «Л», но точно не «Д».

– Я думаю, что «Л», – сказал Пуаро.

– Это важная улика?

– В общем да. Она подтверждает мои догадки. Предполагая его существование, я попросил мисс Говард поискать его, и, как видите, ей удалось его найти.

– Но что она имела в виду, сказав «на платяном шкафу»?

– Она имела в виду, – быстро ответил Пуаро, – что нашла его на платяном шкафу.

– Странное место для оберточной бумаги, – заметил я.

– Почему же. Самое подходящее место для оберточной бумаги и картонных коробок. Я всегда хранил их на шкафу. Очень красиво смотрится, если аккуратно разложить.

– Пуаро, – спросил я, – вы пришли к какому-нибудь выводу относительно того, как было совершено преступление.

– Да, кажется, я знаю.

– А!

– К сожалению, у меня нет доказательств, разве что...

Неожиданно он схватил меня за руку и потащил в холл, перейдя от волнения на французский:

– Mademoiselle Dorcas, Mademoiselle Dorcas, un moment, s'il vous plâit![33]

Опешившая Доркас выскочила из буфетной.

– Моя милая Доркас, у меня есть одна идейка... одна идейка... будет замечательно, если она окажется верной! Скажите, Доркас, в понедельник, – не во вторник, а в понедельник, – за день до трагедии, звонок миссис Инглторп не испортился?

Доркас удивилась.

– Да, сэр, так оно и было, не знаю, кто сказал вам. Верно, мышь перегрызла проводок. Во вторник утром пришел мастер и починил его.

Радостно воскликнув, Пуаро вернулся в малую гостиную.

– Видите, не нужно никаких доказательств – достаточно догадки. Но человек слаб, хочется получить подтверждение, что ты на верном пути. Ах, мой друг, я как воспрянувший гигант. Я бегаю! Я прыгаю!

И он действительно принялся носиться по газону под окном.

– Что делает ваш замечательный друг? – раздался голос за моей спиной, и, повернувшись, я увидел Мэри Кавендиш. Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ. – Что случилось?

– Даже не знаю, что вам сказать. Он задал Доркас какой-то вопрос насчет звонка и был так доволен ответом, что начал с криком носиться по газону.

Мэри рассмеялась.

– Как забавно! Он вышел за ворота. Сегодня, наверно, уже не вернется?

– Трудно сказать. Его действия абсолютно непредсказуемы. Невозможно догадаться, что он будет делать дальше.

– Он сумасшедший, мистер Гастингс?

– Честно говоря, не знаю. Иногда мне кажется, что он совершенно свихнулся, но, чем безумнее он себя ведет, тем более оправданным оказывается потом его безумство.

– Понятно.

Несмотря на ее смех, Мэри была задумчива и печальна.

«И все-таки, – подумал я, – надо поговорить с ней о будущем Синтии».

Я очень осторожно завел разговор о девушке, но не успел произнести и двух фраз, как Мэри перебила меня:

– Вы прекрасный адвокат, мистер Гастингс, но зачем попусту растрачивать свой талант? Поверьте, я прекрасно отношусь к Синтии и конечно же позабочусь о ее будущем.

Я начал сбивчиво оправдываться, пусть она только не думает... Но она снова прервала меня и то, что я услышал, заставило меня вмиг забыть о Синтии.