Ермак

— А мало они нас предают на Москве да вешают! — кричали голутвенные. — Нам Москва хуже смерти! И без Руси проживем!

«Вот что натворил! — думал Ермак. — Вот куда ушло казачье единство! Дом разделившийся не устоит! — повторял он и себе, и своим казакам. — И ежели один член соблазнит тебя, отрежь его и брось, чем ежели зараза перейдет на все тело и весь ты погибнешь...»

Наконец, обливаясь потом, из гирла Донца вынеслись его казаки на лодке.

— Шадра идет!

— Много ли?

— Стругов с двадцать!

— Ну! — сказал Ермак. — Судите меня, братцы, как хотите! И куда хотите! Хоть в Дон меня после! И Кумылга старый не велел, а нету у меня выхода! Кабы он в меньшей силе был и вреда бы от него иомене было. Тогда бы я ему и качалинское разорение простил... Разворачивайте струги к бою! Зажигайте фитили!

Шадра шел без опаски, будучи уверенным, что Ермак давно отстал на донских поворотах. Он думал, что атаман застрянет в разоренном Качалине, и никак не предполагал, чтобы его встречали почти на самых гирлах. Он вылетел на стругах по два в ряду, и было видно, как гребцы на нарядных, с красными веслами стругах спутали весла. А из устья Донца в Дон вылетали и вылетали новые, и путались, ломали строй, потому что, перегораживая Дон, стояли ермаковские струги, не пуская Шадру на Низ.

Ермак увидел, как заметалась на передовом струге знакомая черная фигура с завязанным лицом.

— Пли! — крикнул Ермак. И грохнуло со стругов изо всех стволов. Огнем и дымом заволокло реку. Гребцы, сидевшие по противоположному стрельбе борту, быстро подали по второй пищали. — Пли! — и опять грохнуло!

Круто в два весла — носовое и кормовое — струги развернулись и пошли против течения на Шадру, на путаницу парусов и весел!

По берегу Северского Донца, не давая шадринским стругам уйти под защиту берегов, высыпали из засады стрелки, и опять грохнуло, теперь уже с суши.

Ермаковский струг вырвался вперед. Под защитой навешенных на борта щитов, пригибаясь от шального свинца или стрелы, гребцы налегали на весла. Ермак принял носовое весло у рулевого и сам направил свой струг прямо в борт шадринского. С него в воду попрыгали гребцы.

— Багры! — крикнул атаман, сваливая струги бортами, и тут же скомандовал: — Не стрелять!

Наклонившись через борт, он без милости зацепил багром Шадру и подтянул к себе, другой рукой вытаскивая нагайку:

— Вот тебе за Кумылгу, — хлесткий удар. — А вот тебе за Букана! За Алея Казарина! А вот тебе за меня! За Качалин! За меня!

Шадра закрывался, но страшные удары сыпались на него. Так волк, убегая от всадника, гонящего его с нагайкой в руках, прячет голову, уворачивается, зная, что последний страшный удар в голову неизбежен.

Распалясь, атаман сдернул с лица Шадры платок. Страшная гниющая рана предстала перед ним. Будто обожженное, гноящееся лицо и два наполненные страхом голубых глаза, немо открытый, почти беззубый, рот.

— Ааах! ты! — Ермак швырнул нагайку в воду и оттолкнулся сапогом от шадринского струга.

И, уже отвалив на несколько саженей, крикнул:

— Шадра! Уходи с Дона! На Дону тебе места не будет!

Ермаковский струг резко пересек дорогу всем своим стругам, сбивая темп и давая шадринцам выгрести вверх по Дону.

— Рано мы стрелять-то начали! — крикнул с соседнего струга Гаврила Иванов. — Поближе надо было подойти, а так все недолеты!

— А тебе что? — прогремел ермаковский бас от берега до берега. — Казачьей крови захотелось? Тебе что, казаков поубивать мечталось?

— Да ты что... — смущенно заговорили, утихая, казаки. — Батька, ты что!

— Господи! — закричал Ермак, падая на дно струга. — В какой же мы грех вошли! В какую беду! Не простит нас Дон Иваныч никогда.

Ермаковские струги, отстав на несколько верст, неотступно следовали за Шадрой вверх по течению Дона.

Вдоль Дона, по берегам, скакали обиженные Шадрой казаки и не давали свернуть в реки, впадающие в Дон. Это, однако, не мешало некоторым стругам приставать к берегу, а гребцам — разбегаться кому куда!

К Ермаку привели и ушедших с Шадрой кумылженцев.

— Прости, батька атаман!

— Бог простит!

— Прости и ты нас!

— Я-то прощу, а Кумылга, отец ваш, воскреснет? Через вашу дурь он помер! Кабы не просил он за вас, а я ему перед смертью не обещался — в куль вас бы, да в воду! Ради старого Кумылги, уходите подобру-поздорову.

И, глядя в понурые фигуры, уходящие в степь, в сердцах добавил:

— Дайте им хлеба, что ли, да пороху. Ведь пропадут, дураки, в степу! Все как есть в полон к татарам попадут да к ногайцам! Эх, дураки! Пущай в кумылженский юрт вертаются!

Струги тянули бечевой, запрягая в нее коней. Шли ходко. Но Ермак не спешил. В его планы не входило нагонять Шадру. Он не давал ему срока закрепиться на берегу или на острове, но не догонял, а выдавливал с Дона.

Через несколько дней неторопливой погони, ранним утром, до ермаковских стругов донеслись раскаты огненного боя. Ударили тревогу.

— Эх! — сказал Ермак. — Шадра в Чир рвется, а кто-то из наших его не пускает! Навались! Сейчас попластаются насмерть...

Грохотало все сильнее.

—- Батька, гляди! — крикнул впередсмотрящий. В кровавом пятне по реке плыли трупы.