Ермак

— Не скажи, — как всегда улыбаясь, сказал Пан. — Голова Ермака Тимофеевича и в золоте польском, и в динарах басурманских счет имеет, а для казаков она и того больше стоит. Я с тобой, Ермак Тимофеевич.

— Шкуру спасаешь! Рати московской испугался! — закричал-завизжал Якбулат Чембулатов.

— Нет, — спокойно ответил за Папа Ермак. — Мы не на сытую городовую службу идем. Это не крепостная служба! Места нами незнаемые. А испугался точно! Боюсь — дуриком голову подставлять! Да без славы на Страшном судище ответ держать.

— Боярам да Царю-антихристу служить? Он, сказывают, сына свово убил! — сказал задумчиво Якуня Павлов.

— У нас служба не царская! — и ему ответил Ермак. — У нас наемка купеческая. Но и не купцам мы служить идем, а заступить дорогу на Русь.

Круг, словно сорвавшись после долгого молчания, загудел, раскололся.

— Вы бы посадили казаков, — присоветовал атаманам и есаульцу Ермак. — Чего люди стоят? Хай сядут, подумают спокойно.

Есаулец было поднял нагайку, чтобы крикнуть: «Садись!» Но Богдан Барбоша закричал, чувствуя, что теряет власть над Кругом:

— Станишники! Кто со мной и атаманами верными пойдет ногаев бить — кройсь!

Две трети присутствующих надели шапки.

— Видал? — торжествующе закричал яицкий атаман.

Но надевали казаки шапки по-разному: одни сразу, не раздумывая, привычно сбивая папаху на бровь и откидывая тумак на спину. Другие — медленно, двумя руками, задумчиво поправляя ее на голове. Третьи, надев, тут же неуверенно снимали...

Чувствуя, что таких, кто сначала, повинуясь общему порыву, покрыл голову, а теперь, видя, что не все согласны с Барбошей, передумали, становится все больше, яицкий атаман, опасаясь потерять Круг, что следовал за ним более по привычке, закричал:

— Вот весь мой сказ! Неча тут головы туманить! Хто со мной — айда!

— Что ж ты их с Круга-то уводишь? Дай людям подумать! — закричал Ермак.

Но Барбоша, а с ним Якбулат, Павлов и другие атаманы решительно пошли сквозь толпу к коновязям, уводя за собою большую часть Круга.

Они вскакивали на коней, безлошадные хватались за стремена и, широко шагая, выходили в распахнутые ворота крепости.

— Зря он людей увел! — сказал Никита Пан. — Пропадут они тута.

— А мы тама! — хмыкнул Кольцо. — Но я с тобой пойду. Меня в стрелецкую петлю не манит! Я лучше сам уйду и своих казаков уведу. А то учинят сыск — воистину завертишься тута.

Ермак выбил пропылившуюся шапку об колено. Надел тегиляй и сказал:

— Надо не мешкая к Волге идти! Не ровен час, стрельцы ее перекроют.

— Это верно! — согласились атаманы.

К вечеру, пересчитавши людей, твердо решивших идти с Ермаком, убедились, что их полторы сотни. Человек пятьдесят остались в крепости, а двести пятьдесят ушли с Барбошей.

— Возвернутся! — уверенно сказал Пан. — Куда им деваться? Возвернутся. Весь припас тута!

В дорогу взяли по совести — ровно столько, сколько на полторы сотни припадало при дележке. Никто чужого нитки не взял — потому хоть дороги казаков разошлись, а оставались здесь свои. Братья!

Заутро отслужили молебен и двинулись. Но не на запад, к Волге, как предлагал Иван Кольцо, а на север, к Иргизу-реке. Где в потаенных местах стояло несколько стругов и откуда вниз по течению легко было спуститься на Волгу ближе к Самарской дуге.

Скакать обратно и вывести струги к месту встречи взялся неутомимый Мещеряк.

По пути как-то само собой сталось, что казаками служилыми и коренными атаманит Ермак, а воровскими — Кольцо. Никто его на эту роль не выбирал — само собой сложилось, что, как самый горластый и решительный, он верховодил над другими атаманами. Никита Пан предпочитал вперед не высовываться и сзади не оставаться. Хитроват был, дальновиден, не больно храбр, если храбростью считать бесшабашную удаль Кольца.

Все прикидывал Пан, все примеривался. А потом выходило, что вся слава Кольцу, но и все шишки, рубцы да покойники — его же, а у Пана все казаки целы, и весь барыш — его. А славы он не искал и, когда его кликали есаулом-помощником, не спорил и не чванился атаманством. Под стать ему был и Савва Волдырь.

Вот уж воистину «болдырь» был изрядный. Говорил и по-русски, и по-кыпчакски, и по-ясски... На любом языке как на родном. Потому был болдырь истинный: мать не то татарка, не то буртаска, бабка — ясыня, так что слились в нем многие степные крови. Был Болдырь рассудителен, спокоен. Как попал он в воровские казаки, было непонятно, и, когда Ермак спрашивал его об этом, он только головой крутил:

— Кисмет.

Как непонятно было и пребывание в воровских, а не вольных казаках Ермака Петрова. Так велел он себя прозывать, чтобы не путали с Ермаком Тимофеевым. Был он тоже чига, станицы Каргалинской, и как попал на Яик — неведомо. Не принято было расспрос учинять. Знали только, что чиги храбрости немыслимой и своих не выдадут.

Дела строгановские