Ермак

Савва стоял у палатки и все слышал. Стало смешно и обидно. Так и хотелось ворваться и побить Хантазея, отобрать его идолов и растоптать, но отчего-то вдруг стало жалко вогула. Тихий и услужливый, он всегда робко улыбается, и когда поп спрашивает его: «Ну как, Хантазей, живешь?». — вогул отвечает: «Холосо… Очень холосо…».

Вот и теперь слышит Савва слова горячей молитвы Хантазея: Чохрынь-Ойка, и ты, Никола, сделайте так, чтобы ни один волос не упал с головы батыря. И попа русского не забудь. Он добрый и храбрый воин. Пусть долго живет. Помоги ему на охоте. И кормщика Пимена не забудь, без него струги не послусаются… Ай-яй, Чохрынь-Ойка, худо будет, если обманесь, опять буду бить…

Хочется Хантазею немного погрозить и Николе, но неудобно. Кто его знает: может быть, русский святой обидится?

Савва улыбнулся, махнул рукой. Его внимание отвлекли лебеди. Они проплыли высокого в небе, как сказочное видение. Вспомнились Русь, родная речка и тропка к родничку, у которого склонились и ласково лепечут белоствольные березки, нежные, духмяные и светлые. От них на сердце радость.

Жил Савва словно перекати-поле. Буйствовал с повольниками на Волге, а сейчас что случилось? Словно прирос к ермаковскому воинству. Много осталось позади: и Сылва-река, и Серебрянка, и Тура, и Епанчин-городок, и Тархан-Калла и Бабасанские юрты! Много пройдено! И все вместе с Ермаком.

Шли за ним потому, что видели: крепко верит он в свое дело и знает, куда ведет казаков и камских солеваров, потому и зажигал он всех своей верой. Откуда же эта его вера и эта его сила? Народ родил их. Тот народ, что исстрадался под татарским игом и не хочет больше терпеть набеги кровавых хищников. Народ поручил Ермаку и его дружине защиту своей жизни и своей чести. Не будь такого, — не было бы в казацком войске силы, были бы казаки тогда разбойничьей ватагой, а не воинством за правду.

Поп вздохнул и оглянулся на стан. Сильно одолевали комары и гнус. Их не было только у дымных костров, над которыми в черных котлах варилась душистая уха. Казаки сидели подле огней, под прозрачной кисеей голубоватого дымка, и мирно гуторили. Над рекой, талами и камышами простирался безмятежный покой… Многие повольники лежали чуть поодаль от костров. Приятно было растянуться среди душистых трав, внимать голосу птиц, тихому шуршанью камышей и другим, еле уловимым, шорохам, наполняющим лесную чащу.

Паруса бессильно опустили крылья над Тоболом. У самого берега, среди кувшинок, играла и билась рыба, всплывала вдруг черная щучья спина и виделась на миг зубастая пасть, хватавшая лягушку или рыбу. Савву взволновала охотничья страсть. Он ринулся было к реке… Но заиграли горны: батька вызывал воинов на круг.

Загребая грузными сапогами, раздосадованный Савва пошел на сбор.

Среди дружины, поблескивая панцирем, на пне стоял Ермак и пристальным взором оглядывал воинство.

— Браты! — заговорил атаман. — Предстоит нам ныне не только лихость и умение свое показать, а и выдержать великий искус: терпением обзавестись! Все на нас падает, всякие лишения придут, а идти надо все вперед и вперед. Таков наш самый верный путь! И тут, чтобы одолеть врагов, должны мы быть прилежны и в строгом послушании. Трудно будет: видеть врага, идти под его стрелами и, скрепя сердце, притушив пламень в груди, продолжать дорогу, будто не слыша его озорных криков. Да, нужно это! Знаю я, браты, это потруднее, чем саблей кромсать, но такими быть должны в этом подвиге нашем! Слыхали, чай, вы добрую старинную сказку об Иванушке — русском молодце, и о том, как добывал он злат-цвет. Все поборол он, а самое главное впереди ждало. Надо было идти ему среди чудовищ, нечисти всякой, слышать за собою змеиное шипение и не оглянуться назад, не дрогнуть.

— Ты это к чему притчу, батька, сказываешь? — уставился в атамана чубатый казак с посеченной щекой. — Аль запугать удумал?

— Тебя не запугаешь, Алешка, ни лешим, ни оборотнем! — улыбаясь, отозвался Ермак. — О том весь Дон знает, а ныне и Волга и Кама-река!

Казаку лестно стало от доброго слова. Он оглянулся и повел рукой:

— Да тут, батько, все такие. Из одного лукошка сеяны!

Ермак прищурил глаза и подхватил весело:

— Выходит, один к одному, — семячко к семянку: крупны, сильны и каждое для жизни!

Гул одобрения прокатился среди дружины.

Ермак вскинул голову и продолжал:

— Слово мое, браты, к делу. Дознался я, что на Долгом Яру опять нас ждут татары. Яр — высокий и впрямь долгий, не мало тревоги его миновать…

— Батько, дай после Бабасана отдышаться! — выкрикнул кто-то в толпе.

— Тишь-ко! — приглушили другие. — Сказывай, атаман.

— Нельзя медлить и часа, браты. Внезапность уже полдела. Перед нами одна дорожка — на Иртыш. Надо прорваться, браты! Пусть осыпают пас стрелами, а мы мимо, как птицы! Зелье беречь, терпеньем запастись. Плыть с песней, казаки! А сейчас к артельным котлам, набирайся сил — и на струги! Плыть, браты, плыть, мимо ворога, с песней!

— Постараемся, батько! — ответила дружно громада.

— В добрый час, браты! — поклонился дружине Ермак и сошел с мшистого пня.