Ермак

Несколько раз выходил Ермак из мазанки и, подолгу простаивая, всматривался во мрак. Догадывался атаман, что сам Кучум с войском вышел ему навстречу. До рассвета он не мог уснуть. На заре, когда на крутых ярах Заиртышья погасли татарские костры, Ермак обошел валы городища. Вокруг расстилалась ковыльная равнина, рядом шумел темный Иртыш. С мутного неба сыпалась редкая снежная крупа. Атаман раздумывал: «Настигает зима и голод, а кругом враги. Осталась одна дорога — на Искер, но для этого надо сломить страшную вражью силу. Как же быть? Одолеет ли дружина?».

«Нет, некуда свернуть, надо схватиться с татарами! — принял твердое решение Ермак. — Сидя за валами, имея за собой на Иртыше струги, можно принять удар врага».

Барабан отбил зарю, казачий стан оживился. Каждая минута дорога. По приказу атамана в улусы разослали людей собирать довольствие. Но добыть ничего не довелось: улусники разбежались кто куда. По мазанкам собрали только полмешка арпы[49], вот и всё.

Между тем подошло ненастье. Мелкий пронизывающий дождь спорко заливал землю, забирался в землянки. Под сапогами хлюпала грязь, и от этого мрачнее становилось на душе. Однако Ермак не унывал: он решил терпеливо ждать. Не удержался же Маметкул у Бабасанских юрт и первым бросился на казаков. Теперь казаки стоят в одном переходе от Искера, забрались в самое сердце Кучумова куреня, так неужто хан потерпит это и не бросится в сечу? Тут, у городка Атака, место выгодное для битвы.

В холодные вечера уланы Кучума располагались неподалеку от валов Атика и разжигали огромные костры из соснового сухостоя, на которых в черных чугунах варили молодой махан. Запах вареного мяса тянулся в городок, вызывая тошноту у голодных казаков. Обросшие, исхудалые, в изодранных, грубо латанных и перелатанных чекменях, они мрачно следили за татарами и в сердцах ругались.

— И чего ждем, браты? — роптали одни.

— Либо почать бить, либо бежать на Русь надо! — говорили другие.

— Ране не погибли, а ноне погибнем тут, и костей ворон на Дон не снесет! — шептались третьи.

Поп Савва видел все, слышал все и гудел шмелем:

— Гулены, бездомные головушки, куда побежишь? На миру и смерть красна.

— А мы умирать и не думаем, — озорно вставил задира-казак.

— То и хорошо! Жить будем, пировать будем! Эхх! — поп взмахнул бойко руками, стукнул каблуками и пошел в пляс под частую песню:

Пошел козел в огород,
По-о шел козел в огород,
Потоптал лук, чеснок…
Чигирики, чок, чигири!
Зубарики, зубы, зубари…

Ермак издали незаметно наблюдал за попом: «Нет, не веселый пляс вышел, и песня звучит горько. Добрая душа! От дурных мыслей отводит казаков, да не с того, видно, пошел — не радует больше песня!».

По ночам, в затишье, копилась вражья сила. Хантазей отправился в челне на разведку и принес невеселые вести:

— У Чувашьей горы, батырь, много войска сослось. Всё идут, идут, — перепуганно говорил вогул. — Что делать, что скажесь, батырь?

— Драться будем! — ответил, успокаивая его, Ермак. В ту ночь он все думал об одном: «Пришло последнее испытание, в ватаге неспокойно, неужели теперь она сробеет, подастся вспять?».

Надо было успокоить казаков. Барабан забил сбор. Как и в былые дни на Дону, на площадке собрался круг. Никогда еще Ермак не видел такого неугомонного и неспокойного люда. Возбужденные и злые, угрюмые и бесшабашные, гуляй-головушки и молчаливые казаки окружили атаманов. Задиры кричали Ермаку:

— Дошли! На гибель завел, на измор и муки!

— Лучших братов порастеряли, а ноне самим — безвестная могила! Чего ждем-стоим?

— Нас полтыщи, а их не счесть, татарья!

Ермак поднялся на широкую колоду, терпеливо выждал, когда смолкнет шум, и спокойно заговорил:

— Лыцарство, прошли мы все напасти. Горюшка испили немало…

— Кровью умывались! — подсказали в толпе.

— Истинно так, кровью умывались, — согласился Ермак. — И стоим мы сейчас пеоед последним: бежать нам на Русь или биться крепко и взять Искер? Верно, немного нас, но помнить, браты, надо: побеждает не множество, а разум и отвага…

— То издавна ведомо нам! — разом перебило несколько глоток.

— Не все ведомо, а коли и ведомо, все же у немалого числа оказалась на душе смута, — продолжал Ермак. — Взгляните, браты, на Иртыш! Вон он, Искер-город, курень хана Кучума. Там и зимовать! Кланяюсь казачеству, что бережет славу и честь отцовскую и дедовскую, и прошу лыцарство обдумать по-честному и решить: как будем робить?

Он смолк и отодвинулся в сторонку. Казачий круг еще больше зашумел, люди кричали про свои обиды и тяготы. И горечь, и злоба, и вызов слышались в их криках. Вперед степенно вышел атаман Гроза и протянул руку:

— Дайте слово молвить!

Говор стих. Иван Гроза заговорил неторопливо и обдуманно: