После сего он повторил торжественно все то, что мы уже знаем из признания Грозы в юрте Боара, присовокупив только, что он освободил Уркунду с Великою из тюрьмы, в которую кинул их Мещеряк, уже после отбытия атамана Грозы, который про них не ведал, да и сам он нечаянно открыл место их заточения.
– Теперь выслушаем другого свидетеля, – сказал Кольцо и велел Уркунду рассказать, где и как он нашел Грозу. – Оставляю, товарищи, – присовокупил он, – справедливому вождю нашему дополнить остальное…
– Да, я готов засвидетельствовать торжественно, – продолжал Ермак, возвыся голос, – что видел собственными своими глазами, как Гроза поразил Маметкула и сей отвагой обратил к нам победу…
В это самое мгновение показался Гроза – бледный, изможденный, покрытый глубокими язвами, опираясь на двух казаков. Никогда вид его не бывал столь привлекателен, никогда потешные раны не украшали более героя и не возбуждали сильнее чувств благоговения. Казаки по невольному побуждению сняли перед ним шапки.
Гроза приблизился к Майдану и слабым голосом сказал:
– Братцы! Я принес вам свою повинную голову…
– Победителей не судят, – раздалось в кругу.
– Итак, я умру не как преступник… Не откажите мне, братцы, еще в одной милости…
– Говори, говори, все для тебя сделаем…
Гроза сделал шаг вперед, вырвался из рук помощников и, кинувшись на колени, произнес со слезами:
– Простите Самуся…
Неожиданная просьба привела всех в недоумение. Все глядели на Ермака, как будто требуя от него решения… Между тем Гроза все стоял на коленях, и по стечению обстоятельств в то же время обреченного на смерть Самуся выводили в железах, с обнаженными саблями из часовни, где он исповедался и причастился Святых Тайн. Впереди него несли мешок, в котором он через несколько минут должен быть зашит заживо и с каменьями опущен на дно глубокого Иртыша.
Столь умилительное зрелище не могло не тронуть самого твердого сердца – сердца Ермака Тимофеевича. Он первый снял с себя шапку и, махнув ею, закричал:
– Прощаем!..
Отрадное слово сие, везде и всегда радостное, с восторгом повторено было доблестными воинами. Все веселились не менее одержанной победы; один виновник этого веселья, Гроза, по слабости сил не мог принять в нем участия. Его без памяти отнесли с Майдана.
Глава пятая
Не далее как через пять дней после сего происшествия в Искере случилось не менее достопамятное и неожиданное зрелище. По желанию несчастных любовников, расстававшихся на неопределенное время, Ермак позволил Грозе обручиться с Великою накануне отъезда ее с гонцом, которого отправлял он к Строгановым с подробным извещением о своих успехах.
Правила целомудрия, принятые Ермаком для своей дружины, не позволяли ему согласиться, чтобы хоть одна женщина оставалась в их стане. Гроза, зная, сколь он был тверд и непреклонен на сей счет, едва решился просить его, чтобы он был свидетелем их клятвы – принадлежать один другому или умереть, – принесенной торжественно в храме Божьем, и в качестве отца благословить их будущий союз. С сей минуты Гроза считал себя более вправе, – считал для себя безгрешнее мыслить об одной Велике! Увы! Он познал всю цену милой своей Велики, несмотря на короткое время, и расставался с нею, может быть, навек!
Как справедливо сказал какой-то французский писатель, en ami tie on s’aime parcequ’on se connoit, en amour on se conoit parcequ’on s’aime.