Ермак, или Покорение Сибири

Назавтра князь сибирский объявил на кругу, что отправляет в Москву атамана Грозу с пленным царевичем, а Маметкула уверил всенародно в царской милости и безопасности.

– Знаешь ли,  – сказал Кольцо, подумав несколько, когда Гроза рассказывал ему с удивлением о разговоре Маметкула с Мещеряком, ими подслушанном,  – знаешь ли, мне приходит в голову, что они сговорились между собою обмануть нас. Ты говоришь, что в передней избе у Ермака, когда он призывал тебя к себе, застучала упавшая с гвоздя фузея, а я заверяю тебя, что ее нарочно сбросил Мещеряк, чтобы скрыть свой уход. Он вас подслушал. Как теперь вижу его бежавшим в эту пору… Поди теперь переуверь Ермака Тимофеевича…

– Коли морочат нас,  – заметил Гроза,  – то правда окажется скоро на деле. Право, хотелось бы дождаться послов Карачиных и каравана бухарского,  – прибавил он с насмешкою.

И Гроза их дождался: не прошло двух дней, как прибыли гонцы от богатого бухарского каравана с извещением, что он приближается к Искеру на двухстах верблюдах. Вслед за ним явился и сам Карачи с богатыми дарами и предложением союза с князем сибирским. То и другое принято было в столице сибирской с большим удовольствием и разлило давно забытое веселье. Немедленно отправлен был Кольцо с двадцатью казаками и столькими же стрельцами на встречу киргизских купцов с обнадеживанием в безопасности и покровительстве. Ермак Тимофеевич надеялся возобновить торговлю с самыми отдаленными азиатскими странами, издревле славными богатством и купечеством, путем, давно проложенным в Сибирь во времена Чингисхана, и получать в обмен на мягкую рухлядь плоды восточного ремесла, нужные или приятные для воинов, которые не берегли жизни, но любили наслаждаться ею. Атаману Мещеряку поручено было войти в переговоры с Карачи и убедить его отдаться безусловно в подданство московского царя, коего и Кучум был данником.

События сии нисколько не воспрепятствовали отправлению атамана Грозы с Маметкулом в Москву. Напротив, Ермак Тимофеевич поспешал собрать их поскорее, дабы они оставили Искер с приятными впечатлениями и могли смело засвидетельствовать их перед царем, как самовидцы. Могли сказать, что видели базар сибирской столицы наполненным сокровищами Востока; что сильнейшие владельцы сибирские ищут подданства царя московского. Но, увы! несмотря на призрак обратившегося счастья к победителям Сибири, несмотря на картину довольствия и даже роскоши, которая представлялась глазам Владимира, какое-то ужасное предчувствие тяготило его душу, какой-то внутренний голос говорил ему, что друзья его, Ермак и Кольцо, первые будут жертвой сего мнимого благополучия. Грусть разлуки с ними равнялась радостным мечтам о свидании с милою сердца, с милыми родными и милой родиной. Ему мечталось иногда, будто присутствие его в Искере необходимо для спасения его друзей, и он решался неоднократно просить об увольнении себя от посольства в Москву. Но может ли смертный изменить предопределения рока? По крайней мере, прощаясь с Ермаком, Гроза дерзнул еще раз заклинать его не вверяться Мещеряку, а, обнимая Кольцо в последний раз, повторил тот же завет, как будто движимый невольным побуждением.

К несчастью, предсказания Грозы скоро оправдались. Еще он был недалеко, как Ермак оплакивал первого своего друга, первого героя: Кольцо пал жертвой гнусной измены Карачи и хитрого коварства Мещеряка. Карачи, вкравшись в доверенность князя сибирского, убедил его послать сорок казаков для охранения от ногаев отошедшего каравана. В первый раз Ермак вспомнил завет Грозы и вместо Мещеряка, просимого мурзою настоятельно в начальники сего отряда, отправил с казаками Кольцо; отправил, чтобы пасть ему с храбрыми, но легковерными товарищами под ножом коварного друга!

В беспечности ждали в Искере возвращения атамана Кольцо из нового похода с честью и добычей, один только Мещеряк оказывал беспокойство и ожидал, казалось, чего-то противного. Он несколько раз ходил с фузеей за Панин бугор, будто для охоты, высылал туда и Самуся. Уже смерклось, а Мещеряк еще не возвращался в город.

– Подождем немножко,  – говорил он Самусю, сидя под густым деревом.  – Прежде зари должен непременно пригнать гонец от Карачи. Приложи-ка ухо к земле.

Самусь и без приказания давно уже лежал ухом у толстого корня и прислушивался.

– Нет, не чую ни одного копыта,  – сказал он с нетерпением,  – возится только невдалеке лесной дедушка. Сойдем, говорю тебе, на долину, там слышнее.

Но Мещеряк не отвечал, сам прилег к земле и с восхищением воскликнул:

– Я тебя счастливее; послушай-ка, какая топотня, словно музыка.  – Не успел он выговорить слова сии, как вдали показались три всадника, несущиеся вихрем к Панину бугру.