Ермак, или Покорение Сибири

Успокоенный сими размышлениями, Ермак Тимофеевич отдал приказание дружине выступить в обратный путь. Быстро понеслись витязи наши вниз по Иртышу на легких ладьях своих, презирая бурю, внезапно возникшую со всею жестокостью. К вечеру ненастье и дождь до такой степени усилились, что вождь нашелся вынужденным приказать остановиться; но при всех усилиях казаки долго не могли причалить к берегу. Сначала седой бурун отбивал и угонял на середину реки то ту, то другую лодку, потом обрывались несколько раз самые крепкие причалы или ломались деревья, к коим они привязывались. Неприятности тем не кончились: не менее труда и хлопот стоило развести огонь; наконец, когда полагали все препятствия уничтоженными и надеялись отдохнуть и успокоиться под непроницаемыми наметами, вдруг, ко всеобщему ужасу, сорвало с шестов атаманскую ставку налетевшим внезапно вихрем и разорвало ее на мелкие лохмотья.

– Воля твоя, Ермак Тимофеевич,  – сказал Грицко Корж,  – а быть беде великой, коли мы отсюда не уберемся.

– Ты говоришь, как будто впервые привелось нам бороться с невзгодами,  – отвечал Ермак.

– Невзгоды – дело Божье, а здесь придется возиться с шайтанами,  – проворчал Корж.

– Что тебе пришло в голову? – спросил вождь.

– А то, Ермак Тимофеевич, что мы пристали к заколдованному месту. Видишь ли ты этот овраг и знаешь ли, кем он выкопан?

– Скажи, пожалуйста,  – отвечал атаман с улыбкою.

– Нам бы всей дружиной было на год работы, а Кощей одним перстом провел эту Перекопь.

Речь старого Коржа возбудила всеобщее любопытство. Казаки, несмотря на усталость и непогоду, высыпали из своих шатров и стали просить его, чтобы он рассказал им про это чудо поподробнее.

– Извольте, братцы, я вас потешу,  – сказал Корж,  – только чур не пенять меня, коли от моей сказки пуще бани небесной во всю ночь будет вас бить лихоманка. Я далеко был отсюдова, да волосы дыбом встали, как рассказывал, бывало, покойный Уркунду Шаманыч.

– Кажется, не время теперь, товарищ, до сказок и прибауток,  – сказал Самусь, боясь, чтобы россказни веселого Грицка Коржа не помешали в самом деле сну суеверных казаков. Но Корж должен был выполнить всеобщее желание.

– Недалеко отсюда торчит, словно казачья шапка,  – продолжал он,  – высокий курган[70], Косым-Тура называемый, то есть Девичьим городищем. Недаром ему дано это имечко: в нем зарыты заживо двести прекрасных царевен, с зароком от Кощея бессмертного выручить себя десятью буйными головушками за каждую. Проклятые! уже по девяти молодцев сгубили да поставили за себя, осталось по одной головушке. Ночью выходят царевичи из алмазных хат своих и бродят до петухов, разрумяненные и разбеленные, словно московские боярышни, в штофных сарафанах и жемчужных подвязках; приманивают вашу братью подлипал, то песенками заунывными, так что ретивое и заходит, то плясками разговорными – ну, кто не вытерпит да протянет губы, с того и голова прочь[71]. Заколдовали, проклятые, и самый Иртыш: запоздай только молодец на лодке, так и прибьет к их берегу. Скоро перевели они у Кощея всех могучих богатырей, вот он и перерыл перстом переволок[72] от одного заворота Иртыша до другого и впустил в него руку с заклятием, чтобы ведьмы за него не ходили в его царство, докуда не выпьют всей воды из Перекопи. Вот уж мало ее и осталось, а колдуньи не смеют носу показать за черту. Право, Ермак Тимофеевич, прикажи-ка перенести стан за Перекопь – не так будет страшно.

– Да нас не прибивало к берегу, напротив, мы насилу пристали к нему,  – сказал Ермак с веселой улыбкой,  – стало быть, нам нечего бояться, колдуньи не свернут нам голов.

Замечание сие, сказанное кстати и с насмешкой, немало успокоило суеверных казаков, кои начинали уже бояться быть вынужденными предаться сну, чувствуя большую к оному наклонность после неимоверных трудов, в течение дня ими понесенных. В большее успокоение дружины Ермак снял часовых и приказал всем до единого ложиться отдыхать.

Костер, несмотря на дождик, светло горел посреди лагеря, раздуваемый резким, холодным ветром. Благотворная теплота вместе с гулом сильно колебавшихся кедров и сосен разливала на казаков усыпление, похожее на очарование. Едва легли они в шатры свои, подняв полы оных против огня, как и заснули сном молодецким.