Ермолка под тюрбаном

Я заехал к ним, моим старым друзьям, из Амстердама, куда я попал в связи с публикацией на голландском моей короткой повести «Эдипов Сталин». Инсталляция Комара и Меламида представляла собой телефонную будку прямо напротив домов с окнами без занавесок: в каждом окне прихорашивалась в ожидании клиента очередная девица на продажу; изнутри телефонной будки на нее смотрел бюст Сталина. Алик (Меламид) и Виталик (Комар) объяснили мне, что Красная площадь — это все тот же район красных фонарей в виде алых кремлевских звезд, освещающих подходы к блядям из «Националя» неподалеку. Если вспомнить при этом ночные звонки Сталина по телефону, сразу станет ясно, что бюсту Сталина без телефонной будки не обойтись в районе красных фонарей. В этом мире эротического сталинизма, где всегда играли на низких человеческих инстинктах, телефонная будка напоминает еще и гроб со стеклянной крышкой, поставленный на попа. А голландскую селедку Сталину поставляли даже во время войны.

Сталина давно нет, телефонная будка Комара и Меламида переместилась в музей, но самая древняя профессия до сих пор процветает и в Гааге, и в Амстердаме. С Амстердама началось бродяжничество будущей супруги Шабтая по Европе. Она обитала в подозрительных приютах, где обслуживала постояльцев, занималась, по слухам, проституцией в Ливорно и там заявила во всеуслышание, что станет женой еврейского Мессии. Можно себе представить, какую репутацию она создала себе в глазах правоверных ортодоксальных евреев. Говорят, она была невероятно хороша собой, не блистала интеллектом, но могла соблазнить кого угодно. Так она оказалась в Каире, где в тот момент находился Шабтай Цви. После многих дней и ночей, проведенных в общении с Шабтаем Цви, Натан из Газы объявил Шабтая Мессией. С тех пор Натан с Шабтаем не разлучались, и Шабтай оставался его сильнейшей привязанностью всю жизнь. Не разлучались они и с Сарой до конца дней, что породило массу интригующих слухов об этой троице. Но больше ничто не смущало Шабтая в его состояниях пророческого озарения.

17

В ритуалах общения среди саббатианцев, как и в других религиозных диссидентских сектах, был еще и аспект сознательной трансгрессии. Натан из Газы, глашатай саббатианства, провозгласил в своих первых каббалистических трактатах о Шабтае Цви, что «все запретное для него разрешено». Это было целенаправленное разрушение талмудического ритуального иудаизма и полный пересмотр законов Моисея. Как бы ни поступал Шабтай, все подтверждало теории Натана о мессианской сущности этого раввина из Измира и его «озарений». Это была некая версия каббалистического дионисизма. Тут не место излагать основы Каббалы, но согласно той из ее версий, которой придерживался Натан из Газы, Бог — это бесконечный свет, предстающий в созданной им Вселенной как серия ментальных сфер — градаций сознания. Материальный мир, представленный низшими сферами сознания, вбирается, абсорбируется в высшие сферы мессианскими усилиями иудейских мудрецов. В этом процессе искры божьи иногда не улавливаются и падают в бездну, их нужно извлечь из тьмы и снова вернуть в высшие эшелоны сознания. Сделать это может только Мессия, способный пасть как угодно низко во имя спасения этих потерявшихся духовных искр — из бездны, так сказать, к звездам, чтобы приблизить день торжества Господня.

Совершенно ясно, что в этом понимании святости, какой бы низкий поступок ни совершил Шабтай Цви с точки зрения общепринятой морали, он делал это во имя блага всего человечества (еврейства в первую очередь). В парадоксальности и противоречивости постулатов и ритуалов саббатианцев, как и в самой поэтике отношений между Шабтаем Цви и Натаном из Газы, ощущается влияние суфизма, сыгравшего в исламе ту же роль оппозиции к церковности и клерикализму, какую сыграли лютеранство в христианском мире или хасидизм в иудаизме. Саббатианцы были связаны со школой дервишей-суфи из школы Мевлеви. В секулярном, отделенном от религии государстве Ататюрка, в Турецкой республике, крутящиеся, вертящиеся дервиши превратились в конце концов в туристское развлечение. Неподалеку от башни Галата в Стамбуле я посетил одно из таких туристских мест, где периодически выступают вертящиеся дервиши — с таким же успехом тут могли бы выступать танцующие хасиды из Подолии (в свое время завоеванной турками), явно перенявшие эту традицию у дёнме. Я воображал, что увижу нечто приближающееся к диониссийскому экстазу — исламской версии хасидских плясок под водку, с нарастающим ритмом, до исступления.