Ермолка под тюрбаном

То, что я увидел, напоминало скорее некое коллективное балетное действо. Это было действительно кружение, и ритм тут нарастал, но от этого не увеличивалось ощущение анархического освобождения, как у хасидов — как бы вытанцовывание всего темного, накопившегося у тебя в душе, избавление от ярма повседневности в исступленном танце. Танец дервишей — это балетное кружение, элегантное и строгое, концентрирующееся вокруг невидимого центра. У тебя начинает кружиться голова от этой карусели, когда белые халаты дервишей поднимаются и раскрываются в этом кружении, как зонтики, и на этих зонтиках кружащиеся дервиши как будто преодолевают силу тяготения и подымаются в воздух. Но эффект ослаблялся, естественно, музейностью сценической площадки этого действа — когда-то в прошлом реальной суфийской обители (завия), где располагалась школа суфистов-дервишей. И все же поразительно, как сохраняется характер района, улиц, домов в зависимости от изначальной древней традиции, связанной с этим местом. Эта суфийская школа крутящихся дервишей трансформировалась в наше время в виде серии современных магазинов музыкальных инструментов — электронных фортепиано и гитар — на той же улице Стамбула. Такое ощущение, что ты бродишь среди огромного оркестра перед концертом, когда музыканты настраивают свои инструменты.

Школа Мевлеви была основана персом, легендарным поэтом Руми (XIII век). Этот поэт в свое время заинтриговал меня своей апологетикой душевной раздвоенности, я бы сказал — мультирасщепленности; он видел в этом залог созидательности, творческого начала во Вселенной. В нем жила и саббатианская идея мистической неудачи, отказа от достигнутого, провала как залога победы. В центре всей поэзии Руми — эмоциональная диалектика и метафизика его отношений со своим вторым «я» — дервишем по имени Шамс. Когда они стали любовниками, Шамс был злодейски убит ревнителями традиционных семейных традиций (то есть, как их назвали бы в наше время, гомофобами). Шабтай Цви, несомненно, знал судьбу поэта, и характер его связи с Натаном из Газы не вызывает сомнений.

В саббатианском движении, при всей их склонности не афишировать среди мусульман некоторую странность своих религиозных ритуалов, было нечто театральное. Сам Шабтай в состоянии «озарения» обожал бродить от синагоги к синагоге, из города в город, обсуждая каббалистические доктрины и распевая псалмы. Судя по хроникам той эпохи, его пение завораживало. Он был красавцем и бродячим певцом — роль, не слишком отличающаяся от современных поп-звезд с политическими амбициями. Но и в политике Шабтай Цви не был подпольщиком: то, что считалось раввинами богохульственными выходками, всегда происходило в открытую, на публике, и ставило своей целью не эпатаж общественной морали, а провозглашение истины вне талмудических законов, вне рамок интерпретации Библии ортодоксальным иудаизмом, через голову раввината, так сказать. Следуя пророческим указаниям о приходе Мессии, Шабтай Цви переиначивал памятные даты. Траурная дата разрушения Храма стала для саббатианцев праздником, отчасти и потому, что в этот день родился сам Шабтай (опять же, в соответствии с иудейскими пророчествами). Он ввел в свои ритуальные интерпретации иудаизма то, что русский филолог Бахтин мог бы назвать «карнавальной амбивалентностью верха и низа». (Замечу в скобках, что сам Бахтин страдал полиомиелитом, то есть разделение между верхом и низом для него было еще и физиологическим.)

Одна из современных толкователей Шабтая Цви, артист и фотограф, лондонская израильтянка Орит Ашери, вообще воспринимает Шабтая Цви как первого концептуалиста нашей цивилизации, а его деятельность — как перформанс. Он был изгнан из Измира, когда явился в синагогу с детской люлькой, где лежала рыба, завернутая в свиток Торы. У этого жеста — масса мистических и каббалистических интерпретаций. Орит Ашери повторила этот акт на арт-фестивале в прибрежном модном городке Уитстейбл, в Кенте, с переодеванием в Шабтая Цви — раввина с накладной бородой. Во время перформанса она обнажала грудь, чтобы подчеркнуть трансгендерность Шабтая Цви. Как и многие знатоки саббатианства (включая непререкаемого Гершома Шолема), Орит считает, что Шабтай Цви скрывал свой гомосексуализм, но при этом был одним из первых в истории иудаизма, кто отстаивал права женщин на сексуальную свободу. Слухи о его оргиях и лишении девственности дочерей Израиля явно преувеличены. Первые два брака Шабтая Цви закончились разводом на том основании, что Шабтай не выполнял своих супружеских обязанностей. Его третьей — и любимой — женой и стала Сара, с репутацией кочующей из страны в страну блудницы.

18