Ермолова

Как похоронный колокол, звучал ее могучий голос, когда она читала «Реквием» мало известного сейчас поэта-сатирика Л. И. Пальмина:

«Не плачьте над трупами павших борцов…»

Но и тут – как в похоронном марше Шопена – в конце пробуждала она в слушателях надежду и бодрость:

«С врагом их, под знаменем тех же идей,
Ведите их бой до конца!»

Одним из любимых ее стихотворений был «Прометей» Щербины:

«Я любимое чадо природы…»

И опять-таки, когда она заканчивала это стихотворение словами:

«Создашь новое солнце – Свободы –
И два солнца засветят с небес» –

вера ее в это солнце Свободы была так велика и непоколебима, что сообщалась, как электрический ток, благодарным слушателям.

Стихи Огарева, обращенные к Руси, в которых звучат такие пророческие слова, также были любимы ею.

«И ты под свод дряхлеющего зданья,
В глуши трудясь, подкапывала взрыв?
Что скажешь миру ты? Какой призыв?
Не знаю я! Но все твои страданья
И весь твой труд готов делить с тобой,
И верю, что пробьюсь – как наш народ родной –
В терпении и с твердостию многой
На новый свет неведомой дорогой!»

В те времена Ермолова, конечно, была одной из тех, кто, «трудясь, подкапывал взрыв». Трудно проследить, сколько людей обязано ей своей смелостью, своей деятельностью в дальнейшем. Но иногда удается кинуть взгляд в прошлое: вот, например, восторженное письмо от «поклонников высокого таланта» Марии Николаевне, гимназистов 8-го (выпускного) класса 2-й гимназии, которые просят Марию Николаевну сняться в роли Лауренсии из «Овечьего источника», чтобы «сохранить во всей полноте первого впечатления воспоминания о ее торжестве в этой роли». Оно написано 12 марта 1876 года и подписано несколькими именами, из которых назову два: В. Сербский и Н. Баженов.

В. П. Сербский впоследствии был профессором Московского университета. Человек кристальной честности и прямоты. В 1910 году, после смерти Льва Толстого, он дал место в саду психиатрической клиники для студенческого митинга и сам принимал в нем участие. В 1911 году при пресловутом Кассо оставил кафедру и был восстановлен только после революции.

Н. Н. Баженов был тоже выдающимся психиатром, но, кроме того, исключительно культурным человеком и знатоком литературы.

Молодежь особенно ценила в Ермоловой «борца за правду», – недаром группа молодежи в письме к ней, подписанном целым рядом студентов, из которых память сохранила имя Алексинского, будущего профессора хирургии Московского университета, чествует в ней, как они пишут, «общественно полезную деятельницу, работницу во имя нравственного очищения общества».

Я перечитываю множество стихотворений, переписанных ее собственной рукой, и не нахожу ни одного, которое так или иначе не будило бы в слушателе именно эту «страстную любовь к свободе или ненависть к тирании». Даже когда она читала не специально революционные вещи, а такие, например, как «Утопленница» Гуда («Вот еще одна жертва несчастная…»), или некрасовская «Страда», или «Ликует буйный Рим» Лермонтова, – в ее устах эти стихи становились могучим обвинением произволу и требованием справедливости.

Чтение Ермоловой революционных стихов привело в конце концов к тому, что в один прекрасный вечер, когда настроение в зале достигло апогея под влиянием прочитанных ею вещей, в том числе – «Не плачьте над трупами павших борцов», и грозило перейти в такую же манифестацию, как после «Овечьего источника», за кулисами к Марии Николаевне подошел полицмейстер, предложил ей руку, вывел ее боковым входом, чтобы избежать оваций молодежи, и доставил домой в своей карете. А на другой день артистку вызвали в полицию. Муж и родственница Марии Николаевны пошли проводить ее и не без волненья ожидали ее. Мария Николаевна вышла… Оказалось, что ей было сделано «отеческое внушение» и предложено перед каждым концертом представлять полицмейстеру полный список стихотворений, намеченных ею к чтению. Дозволялось читать с этих пор только разрешенные полицией. Но, конечно, во время бисов все же просачивались революционные стихи, а главное, как я уже говорила, Мария Николаевна умела в каждом невинном на вид стихотворении выявить ноты протеста и борьбы с произволом и насилием.

Мария Николаевна любила читать Пушкина. Она замечательно читала «Три ключа».

На эстраде Ермолова стояла внешне спокойная, с откинутой назад головой – характерное ее движение, которое так великолепно уловил на своем портрете Серов. Первые строки:

«В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа…» –