Эрнст Генри

К удивлению Эрнста Генри советские загранработники один за другим оставались за границей. Он полагал, что это участники оппозиции, недовольные тогдашним курсом Кремля. Но бежали вовсе не оппозиционеры, а прошедшие проверку надежные большевики. Он обратил внимание на то, что сотрудники полпредств старались на людях хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Знали, что среди слушателей наверняка найдется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием аппарата полпредства. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстро возвращали на родину. А очень многим хотелось поработать за рубежом — на родине было голодно, скудно и опасно. Но поездки за границу становились все более трудными даже для высшей номенклатуры. В 1920-е годы высшим чиновникам и знаменитым деятелям культуры еще разрешали лечиться за рубежом. Потом отменили и это послабление. Командировка за границу воспринималась аппаратчиками как высшее счастье.

Эрнст Генри с некоторым недоверием читал опубликованное за границей письмо одного из невозвращенцев: «Если работающая за границей советская дама рассказывает, как безумно ее тянет в Москву, то, конечно, каждый прекрасно понимает, как должно относиться к таким словам. Если партийная коммунистка, жена высокого советского сановника за границей, проживающая в прекрасном доме в одном из лучших кварталов крупной европейской столицы, заявляет мне, что она была бы счастлива, если бы вместо этого прекрасного дома ей представлялась возможность иметь хотя бы две сырые комнаты в Москве, то положительно не знаешь, что думать об этом смехотворном лицемерии. Оно лучше всего характеризуется иронической советской поговоркой: „Они безумно рвутся в Москву, но никак не могут вырваться“».

Отбор стал еще более жестким — не пускали тех, у кого обнаруживались родственники за границей, «непролетарское происхождение» или отклонения от партийной линии. Эрнста Генри, наверное, уже не отправили бы на загранработу.

Не просто обладатели партийных билетов, а самые пылкие пропагандисты, оказавшись за границей, забывали о коммунистических идеалах, выбрасывали советские паспорта и начинали новую жизнь. Занимались бизнесом. Самые умелые и амбициозные перебирались через океан в Северную Америку. Почему Эрнсту Генри и в голову не приходили эти мысли? Он искренне верил в коммунизм. А рассказы о том, что творится в Советском Союзе — коллективизация, раскулачивание, голод, репрессии, — воспринимал как враждебную пропаганду. Он читал об этом и не верил. Его мысли были заняты другим — близорукостью британского истеблишмента, старавшегося наладить отношения с Берлином.

Эрнст Генри узнал, что второй человек в нацистской Германии Герман Геринг, являвшийся среди прочего еще и имперским егермейстером, в ноябре 1937 года пригласил в Берлин на международную охотничью выставку лидера консерваторов в Палате лордов Эдуарда Вуда 3-го виконта Галифакса. Эрнст Генри знал, что лорд родился инвалидом, и вместо левой руки у него протез, что не мешало ему ловко управляться с оружием. Замкнутый и молчаливый, он почти никогда не улыбался, полностью соответствовал традиционным представлениям о британском аристократе, надменном и суховатом. Эрнсту Генри рассказывали: однажды невестка спросила, как ей к нему обращаться, на что он невозмутимо ответил «Лорд Галифакс».

Приглашая Галифакса в Германию, Герман Геринг добавил, что, если англичанин пожелает, ему устроят встречу с Адольфом Гитлером. Премьер-министр Невилл Чемберлен решил, что это прекрасная возможность поговорить с фюрером о всеобъемлющем соглашении. Чемберлен стал премьер-министром летом 1937 года. Он руководил правительством железной рукой. Министры должны были являться к нему каждый день с докладом о работе своих ведомств. Главное было не побыстрее справиться с делом, а вовремя явиться к премьеру. Во внешней политике он оставался дилетантом. Его раздражала кажущаяся медлительность Министерства иностранных дел, которое слишком долго, по его мнению, вело переговоры. Он невысоко оценивал обычные дипломатические механизмы. На Чемберлена производила сильное впечатление тактика диктаторов. Философия и мораль диктаторов могут быть порочными, зато применяемые ими методы, полагал он, настолько эффективны, что и демократическим странам не зазорно брать их на вооружение.